Семья священника Григория Ушакова, село Красное. 1901 год                                           

 

Патриархальный уклад жизни

Сельское духовенство было очень близко к народной жизни. Мужицкое начало крестьянских хозяйств сказывалось в образе жизни и духовных семейств. Духовная жизнь и жизнь мирская как два берега держали течение времени. Сельское духовенство вело обособленный образ жизни. О том, что крылось за узорчатыми дверями роскошных причтовых домов, знали лишь редкие прихожане. Часто доступ на дом к священнику был для них закрыт. Образ жизни духовной семьи 1900-30-х годов оставался тайной за 7-мю печатями. Не любили распространяться об этом и собственно её члены, как и не имевшие обыкновения вообще общаться с простонародьем. Поселяне могли созерцать только внешние проявления этой жизни, а об остальном  могли судить по слухам и рассказам людей, бывавших или работавших в «поповских» домах. Спустя десятилетия автор этих строк решил приоткрыть завесу этой тайны.

 

На заре ХХ века сельские духовные семьи жили зажиточно, богато. В народе говорили: поп зарабатывает горлом, а мужик – горбом. Средства, полученные от духовных служб, позволяли содержать хорошее хозяйство, учёбу детей в Вятке, Казани, Томске и даже в столичных городах, держать целый штат прислуги, неплохо обставлять интерьер дома и лечиться у хороших докторов, например, в Казани. Хорошие сбережения позволяли их вкладывать в Вятский банк или, ещё лучше, - в золото, ведь золото, как известно, не подвержено инфляции. Кроме собственно золота, в причтовых домах имелось и много вещей из драгоценных камней и металлов: ничто мирское здесь было отнюдь не чуждо. И вчерашняя матушка, облачённая в чёрное, сегодня могла обратиться в нарядную даму, одетую по последней столичной моде, с роскошным колье вокруг шеи, с браслетами и перстнями на руках. Л.Ф. Якимова, жившая в середине ХХ века в доме последнего атарского священника, вспоминает такой случай:

«… Принесла она кошелёк холщовый и высыпала на стол много золотых вещей. Всё прямо засверкало. Я отродясь не видела такого, хотя у моего деда золотишко тоже водилось. Здесь были и кольца, и перстни с камнями различными, кулоны на цепочках, ожерелья. Отдельной кучкой она отгородила столовое серебро – ложки, чайные ложечки, вилки. А потом придвинула мне горку: «Вот, выбирай». Я выбрала сначала роскошное колье, но потом побоялась, потеряю ещё, и выбрала маленькую брошь – витую золотую верёвочку с тремя настоящими рубинами, большими довольно, с мизинечный ноготь».

Внутренняя обстановка «поповских» домов поражала выходца из простонародья, если ему удавалось, конечно, попасть туда, своей роскошью. Там он мог увидеть такие предметы быта, которые не только не водились в убогих крестьянских избах, но и видеть-то их ему «отродясь» никогда не доводилось. Например, одна женщина из Окунева рассказывала мне, как будучи девочкой однажды попала в дом священника и впервые в жизни увидела медный подойник, который поразил её до глубины души, как вещь совсем из другого мира: «Прислуга дойник медный помыла и на печь опрокинула. Нам это интересно стало – подойник медный! Мы такой отродясь не видывали нигде». «Нам» - это ей и бабушке, которая за целую жизнь не видела ничего подобного. А жительница села Красного в 1950-х годах впервые увидела как-то медные бачки, которые вынесли из бывшего священнического дома посушиться на солнышке. И хотя во дворе стояла середина ХХ столетия, ей таких дивных вещей видеть ещё не приходилось. Примерно в те же годы упоминавшаяся Л.Ф. Якимова в соседних Атарах с удивлением рассматривала среди прочей рухляди на чердаке причтового дома маленькое блестящее яичко, деревянное, покрытое сусальным золотом, с буквами «Х.В.» - «Христос воскресе». В прежние времена это был, видимо, атрибут праздника Пасхи. А сколько других таких удивительных вещей, редких и неповторимых, сгинуло без следа!

Упоминавшаяся женщина из с. Окунева – П.В. Шигорина – вспоминает, что в комнатах дома священника, которых было в нём очень много, было очень хорошо, уютно и красиво. Во всех комнатах висели иконы, а под ними горели лампадки, наполнявшие дом неповторимым церковным запахом елея. Пол в доме был крашеный, а стены белёные. На большой кухне стояла кирпичная русская печь, тоже белёная, и большой обеденный стол, за которым обедала и ужинала вся семья батюшки. Очевидица слышала, что раньше здесь было 2 комнаты, без русской печи, а кухня находилась в зале.

В доме священника Г. Ушакова в с. Красном, построенном уже в 1920-е годы, было всё проще, даже мебель была самодельная (после её конфискации), но и та небогатая обстановка, которая в нём была, была пронизана всем церковным, напоминая о том, что это был дом священника. Так, в переднем углу стоял небольшой столик с иконами и большим крестом. В другом углу размещалась этажерка с книгами. При доме было две печи – русская и «голландка», причём первая челом была обращена ко входу в дом. Из редких вещей в доме была фисгармония (она имелась в доме каждого священника обязательно) и швейная машина Зингера.

До середины ХХ века практически в неизменном виде сохранялась в самобытном виде обстановка дома священника Н. Люминарского в Атарах, и её подробнейшее описание, как и всего дома, нам стали известны благодаря уникальным воспоминаниям Лидии Фёдоровны Якимовой, которой довелось в нём жить, и прекрасные воспоминания от этого она сохранила на всю жизнь. Вот что она вспоминает: «В доме было хорошо. Комнат было много: две для приезжих, зала, спальня, прихожая, кухня. Все комнаты большие. Дорогая мебель, дубовая, два мягких кресла, столик для альбомов с фотографиями, диван плюшевый, 12 стульев венских с гнутыми спинками … из икон был киот в переднем углу… из ограды сразу попадаешь на кухню. Прямо из кухни была дверь в комнату для гостей. Я там жила. Из кухни вправо дверь ведёт в коридорчик. Маленький коридор, тёмный, без окон. Там была лежанка, на которой Вера Николаевна грелась – старенькая уже была. Матрас был толстый, из волосу. В коридоре была сделана длинная печурка, она её немного протапливала. Чем-то она была сверху покрыта блестящим, толстым, и как глиной намазанным. Коридор кончался маленькой комнатой для приезжих, дверь вела влево. Двери были двустворчатые. Пол в доме был крашеный. На окнах висели шторы из редкого тогда тюля, скрашивавшие комнату. В гостиной на полу был ковёр с цветным орнаментом. Ещё один ковёр висел на стене, в тёмном коридоре там же стоял огромный сундук, размером, пожалуй, с мою кровать, набитый различными полотнами, салфетками и скатерками…»

В большой комнате (зале) дома Люминарских висели большие иконы и хрустальная люстра с длинными подвесками, а стены были обклеены красивыми старинными обоями. В доме была русская печь, устроенная в позднее время (до этого, как и во всех церковных домах, здесь была «голландка»). В большой спальной комнате в описываемое время стояло 2 кровати у стен, между ними «в головах» находился бельевой комод с выдвижным ящиками, а «в ногах» - «бюро», маленький столик со множеством ящичков. На комоде стояло старинное овальное зеркало. Лидия Фёдоровна вспоминает о комнате, в которой она жила: «Я спала на диване, большом, деревянном, дубовом, наверное. В углу стояла «горка» - квадратный шкаф, застеклённый, с посудой, которой она постоянно пользовалась (серебряной с золотом)». В тёмном коридоре на широкой дубовой скамье, стоявшей вдоль стен, стояли три кадочки с мёдом, как раз у двери на кухню. На кухне обстановка была небогатая – стол, два стула и лавка вдоль стены. К прискорбию после кончины последней хозяйки этого дома, всё его роскошное убранство сгинуло без следа.

Непременным атрибутом дома священника, как самого грамотного человека на деревне, являлось обилие книг, журналов и газет. К сожалению, теперь уже затруднительно сказать, что читали и что выписывали лебяжские батюшки в начале ХХ столетия. До нас дошли лишь обрывочные сведения об этом. Так известно, что лебяжское духовенство выписывало и читало газету «Русское слово» и, очень вероятно, что и «Вятские епархиальные ведомости», которые давали возможность быть в курсе всех событий, происходивших в епархии. Л.Ф. Якимова вспоминает, что при доме Люминарских хранился старинный журнал «Нива», очень интересный, были и другие подшивки дореволюционных изданий. Выписывали батюшки газеты и журналы и при советской власти, даже … заграничные. Инструктор районного отдела партийной пропаганды и агитации Козырев сообщал в 1937 году в «докладной записке»: «… Благочинный ранее работал секретарём волисполкома и сейчас не хочет отставать от жизни, выписывает и много читает газет и журналов … Попы Лажской церкви, кроме литературы на русском языке, выписывают газеты на иностранных языках».

В духовных семьях сызмальства была привита  любовь к чтению. Книги там очень любили и берегли. Иногда при церковных домах хранились книги из храма, если их держать там не было возможности, так как знали, что там о них позаботятся, и они будут храниться в целости и сохранности. Так, во время строительства  первого каменного храма в селе Красноярском метрические книги из церкви с 1780 года хранились при доме пономаря Н. Куклина, однако в 1828 году сгорели вместе с домом. Л.Ф. Якимова вспоминает, что в доме Люминарских «в одной мансарде  были ворохом набросаны книги. Первое издание Писарева, Чехова, классики…». К сожалению, книги эти разделили судьбу дома. Последняя хозяйка дома предлагала взять их сельскому учителю, но он, увы и увы дважды, отказался взять их. Такая же участь постигла книги и из Лебяжской церкви (а может быть они были из частных домов?) – все они, в том числе уникальные книги на марийском языке, по распоряжению властей пошли на оклейку стен. В списке уцелевшего от конфискации имущества красноярской семьи Ушаковых упоминают «сундук с книгами научного содержания» и «мешок с духовными книгами», который при отъезде из Слободского они не бросили, а привезли с собой в с. Красноярское. При разорении храма церковные книги из него сберёг сын батюшки Хрисанф Григорьевич, и они хранились с оторванными кожаными переплётами в вышке над погребом. Они сгорели вместе с домом в 2000 году.

Об уровне начитанности духовных лиц может нам поведать рассказ Л.Ф. Якимовой о последнем атарском диаконе Г. П. Домрачеве, жившем в последние годы жизни в д. Дворец Лебяжского района: «… Он был очень начитанный, образованный, очень любил книги. Ходил он в Атарскую библиотеку, когда мог ходить. Мы не раз вели беседы о книге «Угрюм-река». Как-то раз он показывал мне одно семейное фото. Там он стоит у круглого стола, на нём скатёрка вязаная и книга какая-то. Красивый студент, модно одетый (учился в семинарии). Я сказала: «Ну, Григорий Прохорович, ты – вылитый Прошка!» Он улыбнулся: «По натуре  я такой был, а по обязанности пришлось идти в священники».

В начале ХХ века непременно в доме  каждого семейного священнослужителя хранились фотоальбомы, запечатлевшие на множестве снимков счастливые и грустные моменты в истории семьи. У о. Григория Ушакова большие фотографии висели на стенах комнат. В списке имущества, привезённого в Красное, упоминалось 10 портретов. К сожалению, лишь немногое сохранилось из этих сокровищ: по сообщению внучки батюшки огромное количество  документов, писем и снимков затонуло в реке во время несчастного случая. Из всего вышесказанного можно сделать безошибочный вывод, что в начале ХХ века дом сельского священника производил приятное эстетическое впечатление не только снаружи, но и внутри.

Несколько слов хочется сказать о том, как одевались обитатели роскошных причтовых домов, что хранилось в их гардеробах. Обычно сельский батюшка в церковном облачении находился лишь на службе и при исполнении требований. Дома же и на миру он отдавал предпочтение гражданской одежде (это видно и на многочисленных снимках). Правда, некоторые священники и в быту предпочитали в качестве повседневной одежды подрясники; это должно было говорить об их высоком назначении – служителей Господа. Так, о. Григорий Ушаков на многих семейных снимках запечатлелся в подряснике, впрочем, как и некоторые другие лебяжские церковнослужители. о. Василий Несмелов отличался безупречно сшитой одеждой. Церковные облачения – ризы и др. – хранились чаще при доме священнослужителя, реже в храме. После закрытия храмов они пошли на театральные костюмы для сельских клубов. После кончины священнослужитель погребался обычно в полном облачении, которое подвергалось тлению очень медленно и могло сохраняться в земле многие годы.

В качестве головных уборов в начале ХХ века священники носили особые круглые шляпы (прекрасно видны на снимках). Видимо, на селе такие шляпы носили лишь служители церкви, почему в народе и закрепилось за ними название «поповских». Известно, что у атарского священника Люминарского был целый набор таких шляп, которые хранились в двух больших коробках. Житель с. Вотского И.М. Перминов рассказывал мне забавный случай, рассказанный ему соседом, а тому, в свою очередь, его братом, когда местный батюшка в подобной шляпе, набирая воду из колодца, наклонился над ним и … шляпа его улетела вниз. Подросток, наблюдавший эту картину, потом говорил, что несколько дней не пил воду из этого колодца, а злополучную шляпу потом, наверное, достали.

О том, что носили остальные члены священнической семьи можно узнать, если посмотреть на старинные снимки. Чего стоит только красивый наряд матушки Несмеловой. Шишкины: на головах мальчиков распространённые тогда картузы. Очень красива фотография семейства Ушаковых 1913 года: батюшка, сидящий в кресле, держит в руках упомянутую шляпу, матушка Ольга, одетая в скромное, но красивое платье, сфотографировалась с изящным радикюлем в руках. Дочери одеты по моде тех лет – рубашка и юбка, с ожерельями на шеях. Сыновья одеты в рубашки, пиджаки и непременно с галстуками. В целом, все одеты скромно, но со вкусом. В упоминавшейся «описи имущества» Ушаковых упоминались такие предметы одежды: 6 пар мужского отреза материи, брюки суконные, рубашки суконные, дамское летнее пальто, полдюжины сорочек, женские платья, шубная и драповая рясы, три шляпы, дюжина платков, сапоги охотничьи и студенческие и в придачу 2 сундука белья. Постельное бельё: вязаное покрывало, простыни, наволочки, 2 матраса, 4 подушки. Девушка из духовной семьи, когда выходила замуж, одевалась на свадьбу в очень интересное платье. Его однажды довелось увидеть в доме атарского священника Л.Ф. Якимовой. И вот что она поведала: «Накануне свадьбы Вера Николаевна подарила мне свой свадебный наряд. И хотя замуж она не выходила, так у них, видимо, было заведено, он был очень интересный – в виде короны, а сюда спускались цветы, как-то сделанные из воска и прицепленные на маленькие пружинки. Повернёшься, и они шевелятся, как от ветра. Фата была из тюля…»

До революции очень редкие  священнические семьи не держали собственное хозяйство. Как правило, в хозяйстве всегда имелась выездная лошадь, часто даже не одна (на ней и пахали), корова и куры. Очень часто в хозяйстве священника была собственная пасека. Пчеловодство было очень распространено в духовных кругах. Многие священнослужители Лебяжского района увлекались этим делом. Последний атарский диакон Г.П. Домрачев даже завещал свою пасеку после своей кончины своему лечащему врачу Л.Ф. Якимовой в знак благодарности за то, что она его лечила. Управлялись с хозяйством священнические семьи чаще всего своими силами: батюшка сам обрабатывал свой участок, матушка доила корову (как это было в с. Ветошкино). Правда, последним делом чаще всего занималась прислуга. Жительница д. Трифонята вспоминала добрым словом рачительность, любовь к труду священников из с. Боровково: «Очень он работящий. По характеру видно было, что прайский мужик, лошадь держал. Пойдут-поедут с матушкой в поле, у неё и вязка в руках. Он сам пахал, сам сеял и жал». А бывшая жительница д. Чупраки Е.И. Михеева вспоминает такой эпизод из жизни меляндинского иерея Алексия Емельянова: «Отслужив, начали прикладываться ко кресту. А народу много было, и он торопил:

- Поскорее! Поспешайте!

Его спрашивали:

- Куда отец Алексей торопишься: воскресенье ведь сегодня?

А он отвечал:

- Да пахать надо ехать, земля поспевает».

В старое доброе время при доме сельского священника, как и в доме любого зажиточного человека, работала прислуга. Чаще всего нанимали женщину для работы по хозяйству (горничную), повариху, конюха и няню для присмотра  за детьми. Иногда для мелких дел – править лошадью, возить питьевую воду в бочке и др. – нанимали мальчика-подростка (в XIX столетии для этой цели использовали учеников ЦПШ). В горничные брали, как правило, старую опытную женщину, знающую толк в хозяйстве. Иногда одна такая прислуга заменяла также и няню, и повариху. Она и стирала, и готовила, и корову кормила, доила, и прибиралась в доме, и многое другое делала. Словом «забот у нее был полон рот». Дочь священника с. Буйско-Архангельского Уржумского уезда Анна Васильевна Якимова в своих мемуарах теплые слова посвящала няне, которая прожила в их семействе около 20 лет и умерла в их доме: «Няню мы очень любили и, как помню, я всюду сопровождала её – она выгоняет скот и я с нею, идёт на речку полоскать бельё и я с нею на плоту, стараясь якобы помочь ей, идет с ведром за водою на ключи и я тоже с какими-нибудь баночками, а позднее и с маленькими ведёрками на плечах … летом ходили с нею в ближайший лес а грибами, а зимой длинным вечерами няня прядёт, и я тоже подражаю ей, или делает из заварочной соломы куклы и рассказывает сказки, запас которых был у неё очень большой. Рассказывала она очень хорошо, с увлечением, с чувством, а иногда пускалась в воспоминания о своём деревенском житье-бытье».

Одной из обязанностей прислуги был приём гостей. Так, бедные люди в дом священника зайти не могли: слуги «принимали» посетителей только на кухне. В народе ходила даже поговорка «Пошёл глодать кости на попов двор». Старейшая жительница с. Боровково Анна Блинова вспоминала о прислуге Паше, работавшей у дочери Мокинского священника Акулины Мелентьевны, жившей в д. Щетинки Лебяжского района: «Идет кто к ним, видно, несёт много. Она отопрёт, раскланяется, а если бедный, видно – пустой, Паша выйдет, скажет: «Нет, Линушки, нет!». Более уважаемых гостей, из привилегированных слоёв Российского общества, батюшка – хозяин дома принимал по особым визитным карточкам, особенно по праздникам, когда гостей съезжалось очень много. Лидии Фёдоровне Якимовой в числе многих удивительных вещей, виденных ею в доме Люминарских, довелось подержать в руках и эти карточки. Она вспоминает: «… Стоял чугунок, он был покрыт эмалью, а по эмали были инкрустированы камешки, может быть драгоценные. И он был битком набит визитным карточками. Раньше, когда приходили в гости, слуге подавали эту визитную карточку, и там было написано, кто это, фамилия, имя, отчество, рисунок, по бокам был золотой обрез. Эти карточки больно красивые были, на некоторых были нарисованы ангелочки, просто цветочки в уголках. Батюшка читал и говорил, примет или не примет». Так что попасть в дом священника было не так-то просто!

Многие священнические семьи, в которых была сызмальства привита любовь к труду, прекрасно обходились и без прислуги или нанимали только одного человека для наиболее тяжёлого труда – колоть дрова, доить скотину и т.д. Уже упоминавшаяся А.В. Якимова вспоминала о дружной трудовой атмосфере многодетного семейства сельского священника: «Мать стала обучать меня шить, вязать чулки, помогать ей готовить на кухне, а отец учил грамоте и готовил к поступлению в епархиальное училище. Лет 8-9 я уже самостоятельно мыла крашенный пол и с маленькой стирочкой ходила одна полоскать бельё на речку». То же самое отмечает П.В. Шигорина о семье Окунёвского  священника и, в частности, его жене, дочери Лебяжского священника: «Мы ночевали  с бабушкой на кухне. Там была печь русская. Как раз было воскресение, и стряпали ватрушки, и пекли. Мяса несла эта прислуга. Делала, говорят, и матушка сама, но такая она была, всё бы было у неё прислужено. Картошку девки чистили, не выдавали себя».

                                                 *************

После октябрьского вооружённого переворота 1917 года для духовенства наступили совсем другие времена. Из самого привилегированного и уважаемого сословия оно превратилось в самое гонимое и обездоленное, однако, по-прежнему отнюдь не бедное, хотя после конфискации имуществ и выселения из причтовых квартир от былой роскоши не осталось и следа. Те, у кого были сбережения от хороших времён, смог поставить собственные дома (Спасские, Ушаковы), однако, обстановка там уже была довольно скудной. Остальные снимали квартиры. Например, известно, что семья последнего красноярского священника Василия Агафонникова жила на квартире у Ушаковых, но и хозяева, и квартиранты одинаково бедствовали, перебиваясь «с кваса на хлеб». Однако, деньги у духовенства по-прежнему не переводились. Как и по-прежнему, наполняемость храмов была очень высокой, что способствовало высоким доходам духовенства. Даже в лихие времена гонений оно оставалось самой зажиточной частью сельского населения. Например, в 1936 году, когда вокруг свирепствовал голод и колхозники собирали жёлуди на муку, священник с. Вотского о. Димитрий Попов сходил пешком с саночками в Нолинск и закупил там для всей семьи отрубей. Интересно, что вплоть до закрытия храмов в районе сохранялся сбор руги и службы на дому, и власти смотрели на это сквозь пальцы – возможно, опасались, что запрет этого вызовет возмущение народа. По-прежнему прихожане несли подношения в церковь – от петухов до стряпни. Упоминавшийся инструктор Козырев сообщал о Ветошкинской церкви за 1937 год.  «9/Х была «покровская суббота», поминание родителей, и народу в церковь привалило 400 человек с корзинами блинов и яиц… Попы этой церкви производят незаконные сборы в Сердежском сельсовете (д. Смышляевы и Вичуры). Под предлогом найма лошадей для перевозки имущества шляются по колхозам  и заходят в каждый день (д. Тулубены)».

Всё же надо заметить в роковые 30-е годы, не все священнослужители существовали припеваючи. Так, священник Пустопольской церкви Александр Зубарев, доведённый до крайней нужды, был вынужден повесить в храме ящик с надписью «Для пропитания служителей культа» для добровольного сбора хлеба. За это сельский совет наложил на него штраф в сумме 100 рублей. Особенно тяжело приходилось псаломщикам, низшему церковному чину, ведь у них не было таких источников дохода, как у священников. Газета «Вперёд» от 28 июля 1934 года сообщала, что «22 марта, в воскресенье, в д. Полом Елизаровского сельсовета псаломщик Ветошкинской церкви ходил с мешком по сбору муки и хлеба для себя…». Ещё тяжелее, чем служащим псаломщикам, приходилось вдовым и заштатным священнослужителям. Им приходилось жить за счёт добровольных подаяний от прихожан. Житель с. Красного А.А. Ватлецев вспоминал, как в детстве он бегал под окошками домов и просил: «Наделите батюшку!» Лажский священник Николай Овчинников ушёл в заштат, когда власти прямо запретили ему служить в церкви, и он жил только за счёт того, что прихожане несли ему подаяния. Упоминавшаяся Боровковская Акулина Мелентьевна в 40-е годы жила за счёт того, что ездила по действовавшим церквям и набирала пожертвования якобы для «бедных и голодных» прихожан. Разжалобленные её речами, богомольцы охотно «помогали» лебяжанам деньгами, материей и др. Однако, на самом деле Акулина Мелентьевна подавала эти пожертвования лишь тем, кто гнул на неё спину, и то в очень незначительном количестве, хотя в её доме, по рассказам людей, висели огромные тюки, набитые самым разным добром. Например, одна женщина за то, что вскопала поповне целый огород, получила в награду  лишь … платочек на голову, а потом впридачу ещё и штаны с дырами.

Посильную помощь своим родителям-служителям церкви оказывали их взрослые дети, жившие в городах, но так же как и родители, лишённые избирательных прав, как не порвавшие связи со «служителями культа». Они посылали деньги, муку, одежду, лекарства, продукты и прочее. Известно, что такие переводы и посылки получали Спасские в Лебяжье и Ушаковы в Красном. Отец Григорий Ушаков 14 июля 1930 года писал в письме сыну Поликарпу: «… 11 июля получена твоя посылка с табаком и папиросами. О, какое ты доставил мне утешение этой посылкой, трудно тебе и представить как не табакуру!... Одновременно с получением твоей посылки мы получили посылочку и от Лёли из Чебоксар, немного сахарку, папирос, сухого щелоку для стирки белья… Мы, кажись, писали уже, что весной от них уехала прислуга Лебяжского прихода, а с ней послана была нам посылка – 1 ф. табаку, сахар, мыло, нитки – все ценный подарок, и вот эта негодная девка посылку эту присвоила, а в Чебоксары написала очень грубое письмо с уведомлением, что посылку эту у неё дорогой украли, а между тем табак стала раздаривать по своим родным».

Чтобы прокормиться и иметь дополнительный источник дохода, некоторые священнослужители и члены их семейств в 1930-х годах помимо служения в церкви или, что чаще было, после её закрытия, занимались приработком в колхозе. Козырев в 1937 году сообщал в «докладной записке»: « В Лаптевском сельсовете (Березниковская церковь) есть мельница, и заведующим этой мельницей был бывший дьяк, который очень «любезно» встречал и провожал каждого колхозника. С работы снят по решению общего собрания колхозников. В колхозе «Согласие» попами был поставлен бригадир «Изот», сын попа, который одновременно работал и в колхозе, и в церкви». Аналогично, последний сторож Лебяжской церкви работал и в Савинской коммуне, о чём сообщала в своё время газета «Вперёд». Эта же газета сообщала: «Дьякон Атарской церкви Новицкий, пробравшись в Быковскую промартель, сначала старался зарекомендовать себя хорошим работником, проявлял активность в «массовой работе», читал газеты, разъяснял Конституцию СССР…». А диакон церкви с. Вотского Андрей Щелчков после закрытия оной устроился «молоковозчиком» в колхоз – возил на лошади молоко в Ветошкино. Также работал в колхозе (но не постоянно – бросал работу и уходил) последний псаломщик Красноярской церкви Хрисанф Ушаков также после закрытия храма. В конце концов он устроился смотрителем кладбища. А.А. Осетрова вспоминает о последнем священнике с. Мелянда: «Когда церковь закрыли, о. Ивана заставили силой работать, углублять Вятку. Рубили запруду за рекой, запруживали её, таскали деревья. Он ходил по Чупракам после работы к кому надо, кто чего даст, и всегда заходил ко мне, сидел под окном, рассказывал о работе, как они кустья рубили».

Понятно, что в связи с происходящими в стране событиями стало крайне невыгодно держать в доме много прислуги и расходовать на неё и без того незначительные средства. Теперь нанимали чаще всего одну женщину из народа для помощи по хозяйству. В своём письме матушка Ольга из Красного за 1937 год сообщала: «Спасибо Лиза мне стирает и в баню со мной ходит…». Впрочем, многие священнические семьи вообще никого не нанимали и управлялись своими силами. Все теперь им, даже самым изнеженным, пришлось делать самим – и корову доить, и дрова колоть, и в огороде копаться. Такие наступили времена.

В 1930-е годы ушли в историю навсегда и большие священнические хозяйства, сохранявшиеся ещё у немногих священников, главным образом из числа тех, кто смог поставить свой дом взамен реквизированного причтового и пытались жить прежней жизнью. Однако, жить прежней жизнью в новых условиях не выходило. Ещё в 1920-х годах священнические семьи имели в хозяйстве лошадь и корову, но в конце 1920-х годов такие хозяйства стали приравниваться к «кулацким» и облагаться «сельскохозяйственным налогом в индивидуальном порядке». Многим священническим семьям пришлось отказаться от своих больших хозяйств – и без того они были обложены непомерными налогами, вплоть до налога на … церковное пение. Как и крестьянские семьи, священнические теперь держали чаще только какую-нибудь мелкую живность. Так, последний Боровковский священник Пётр Овчинников держал в хозяйстве кур и кроликов. Матушка Ольга Ушакова сообщала в письме сыну, что на последние деньги купила козу, причём стоила эта коза столько, сколько прежде лошадь. Многие священнослужители продолжали заниматься пчеловодством. Лошадей им, как и рядовым колхозникам, для поездки куда-нибудь или работы в поле приходилось брать в колхозе. Колхоз в этом не отказывал.  «Якимов Г.М., председатель колхоза «Новый путь» Атарского сельсовета любезно предоставил лошадь попу для поездки в д. Толстик» – сообщала газета «Вперёд» за 2 ноября 1935 года. Всё вышеописанное по сути было лишь одной из сторон той великой трагедии русского духовенства 1920-30-х годов.

                                            ********

Интересный факт, в 1900 году почти всё духовенство с. Лебяжья было одного возраста, не считая слишком старых и молодых. Было три матушки (Спасская, Шишкина, Загарская). Детей было 20 человек, и все они могли составить 5 компаний по возрасту.

1. От году до трёх: Аня Шишкина, Вася, Оля и Феодосий Горские, Валя, Борис и Лида Устюговы.
2. От шести до восьми: Леонид Шишкин, Сергей Устюгов, Пётр Горский, Вера Загарская.
3. От десяти до тринадцати: Александр, Николай и Зина Загарские, Николай и Сергей Шишкины.
4. Пятнадцать лет: Борис Шишкин, Михаил Спасский, Феофания Загарская.
5. Восемнадцать лет: Юлия Спасская, Анна и Елена Загарские.

Можно представить детей духовенства тех далёких лет. Это и совсем малыши, которых матери держат на руках в церкви, и уже дети постарше (правда, жизнь у них была не сахар: в будни учёба, по воскресеньям служба в церкви. Но всё же и они находили время для игр и интересных занятий, как и их крестьянские сверстники, и даже для драк с ними. Семь мальчишек – это что-то), и студенты из НДУ и ВДС, и три молодые особы 18 лет, которых родители в скором времени не приминут выдать замуж за мало-мальски состоятельных и порядочных людей из их круга. Дети в духовных семьях получали прекрасное воспитание, вкупе с любовью к Богу и труду. Уже в раннем возрасте дети получали дома начальное образование, т.е. умели читать, писать, петь и считать (и сыновья, и дочери). Неподготовленных детей в духовные училища не принимали, а нерадивых родителей жестоко наказывали. Вот что писал о своём отце, священнике с. Рябово, В.М. Васнецов: «… Когда мы приезжали домой на летние каникулы, ну, конечно, была радостная встреча. Мать спешила нас хорошенько накормить, а отец после этого начинал проверять, как и чему мы учились, какие получили отметки, потом требовал показать все наши рисунки, очень серьёзно их рассматривал и строго критиковал…». Конечно, далеко не все дети духовенства впоследствии становились духовными пастырями, а многие избирали для себя благородные профессии учителя и врача, реже становились чиновниками и письмоводителями, выходя из духовного звания. Однако, традиционный патриархальный уклад, которым в течение многих столетий жили семьи русских сельских батюшек, близость к храму и прекрасная природа Вятской земли становились определяющими впечатлениями, вынесенными детьми духовенства из детства, и во многом указывали им выбор жизненного пути.

В священнической семье все относились друг к другу с уважением и любовью. Дети, как водилось в больших семьях, помогали друг другу, старшие опекали младших, обращались друг к другу ласково, как например, дети-Ушаковы: Полик, Лёля, Миля, Зинура. А к матери относились с благоговением и обожанием, обращаясь к ней не иначе, как дорогая мамочка. Матушка обычно занималась хозяйством. Внучка о. Григория из Красного Ушакова пишет о своей бабушке – матушке Ольге в письме мне: «Кроме того, что она была всегда в делах, ласкала детей, давала гостинцы, приезжала за ними – забирать из училищ…». Вместо примера отношений в духовной семье хочется привести случай, рассказанный жителем с. Вотского И.М. Перминовым: «Сын был нашего возраста. И был такой разговор, что дочери батюшка наказал проверять, курит он или нет, раз с нами учился. Он придёт, и она ему говорит: дохни. Пахнет или нет». Дочь о. Григория Ольга Ушакова, навсегда уехав из Красного, долгие годы присылала своему бедствующему брату Хрисанфу переводы и посылки, а когда он занемог, будучи сама полуслепой, приехала на Родину и заботилась о нём до кончины, объясняя это очень просто: «Это мой долг». Так велика была любовь сестры к брату.

Родители-священники души не чаяли в своих чадах. Если в семье был тяжелобольной ребёнок, родители заботились о нём должным образом, с большой любовью и тщанием. У них были и средства на его лечение. Например, у последнего Кузнецовского батюшки был сын, страдавший параличом ног. Родители не пожалели средств, чтобы купить ему дорогостоящую коляску. Подобная же инвалидная коляска была у матушки Селивановской из Кичмы. У Байсинского священника Апполония Буевского сын страдал тяжелейшим заболеванием глухонемоты, однако, отец позаботился о том, чтобы он смог закончить специализированное училище для глухонемых в Петербурге. После кончины отца глухонемой Константин всю жизнь прожил в Байсе вместе с матерью. В 1911 году в семье Лажского священника Александра Безсонова произошло несчастье: его дочь укусила бешеная собака. С разрешения Консистории специальным указом он получил в августе 1911 года отпуск на месяц для лечения дочери в г. Казани. К сожалению, как и во всех других семьях, в семьях духовных пастырей дети рождались иногда с такими отклонениями, что лечение их было в то время невозможно или, что ещё было хуже, любящим родителям приходилось  расставаться с любимым ребёнком, отдавая его на жительство в специализированную лечебницу, где о нём могли бы заботиться и лечить гораздо лучше, чем дома. Например, у байсинского священника А. Малиновского был сын с завёрнутыми веками; лечение этого не представлялось возможным. А у иерея с. Вотского Сергия Годнева сын родился слабоумным, и отцу большого труда стоило отдать родное чадо в Котельничскую психиатрическую лечебницу.

А каким ударом приходилась для любящих родителей потеря своего ребёнка! Если стойкие, привычные к жизненным невзгодам крестьяне ещё могли вынести такой удар судьбы, в духовных семьях это воспринималось гораздо тяже. Вместо примера хочется привести отрывок из воспоминаний жительницы с. Атары А.М. Стрельниковой о диаконе Г.П. Домрачеве, когда у того погиб на войне сын Ванюша, в котором родители души не чаяли: «Родителям долго ничего не сообщали. Отец пришёл в школу ко мне и спросил:

- Скажите откровенно, что-то есть у вас от Ванюши или нет?

- Вчера пришло письмо от Ванюши.

- Правда?

- Правда!

- А у меня вот ничего нет.

… На следующий день он пришёл весь оплаканный – пришло письмо от друга, который с ним был. Родители были настолько поражены, известие было таким тяжёлым, что помешались и жена, и он; долго не могли войти в сознание. Мать долго была без сознания и в нашей деревне умерла».

Должен заметить, что сыновья священников редко избирали для себя военную карьеру (так стал служить в армии сын Лажского священника Н. Домрачева Аркадий). Часто, изведав сполна все прелести военщины, они возвращались к родным пенатам и становились … служителями культа. Так произошло в жизни с псаломщиками М. Лупповым (с. Лебяжье) и Н. Курочкиным (с. Байса). Когда же выпадала обязанность встать на защиту Отечества, сыновья сельских батюшек добровольцами уходили на фронт, горя жаждой патриотизма. Сын Меляндинского батюшки, уходя в 1941 году на фронт добровольцем, сказал на прощание такие слова: «Нет выше чести умереть за Родину». Домой ему вернуться было не суждено. Его земляк Герман Ушаков за блистательно проведённую операцию во время германской войны получил звание офицера и дворянина. Умер он как настоящий солдат – под пулями, только не на поле боя, а за колючей проволокой ГУЛАГа.    Жизнь духовной семьи того времени, пронизанная всем церковным, проходила, конечно, не только в постах и молитвах, а было у неё множество интересных занятий и развлечений, как во всякой интеллигентной и культурной семье (частично о них уже рассказывалось). Например, о Григорий Ушаков, видимо, очень любил охоту: в списке вещей, уцелевших от конфискации, упоминаются в числе охотничьих принадлежностей порох, дробь, картечь, патроны 20-го калибра, бекасник, 2 патронташа, 2 фонаря и полный прибор Барклая. Само ружьё, по всей видимости, конфисковали. Кроме того, батюшка был страстным «табакуром», о чём уже упоминалось. В упоминавшемся письме сыну Поликарпу он писал: «… Мы посеяли «на экваторе» … и курим уже вымоченную 8 лет гнилую горькую самосадку – негодные прелые остатки своего табаководства». Известно, что отец Тамбовского архиепископа Феодора Поздеевского очень любил в часы досуга столярничать и поиграть на гуслях. В доме каждого священника (семейного) была обязательно фисгармонь, на которой дети обучались музыкальной грамоте (ведь она была им более необходима, чем детям из других сословий), а в часы досуга становилась любимым развлечением. Любопытно, что после кончины Меляндинского священника о. Алексия, фисгармонь из его дома попала в школу, но там она  оказалась ненужной, т.к. играть на ней никто не умел. Петь в духовных семьях очень любили. Например, 2 дочери Ушаковы учились в Казанском музыкальном училище. Их сестра Зинаида Григорьевна там не училась, но, как рассказывают многие краснояре, петь она очень любила и даже давала что-то вроде «выступлений» в местном клубе. Вот как она писала о встрече  Рождества и Нового 1904 года в своём дневнике: «25 декабря. Рождество Христово – наш сельский храмовой праздник. Заутреню и обедню  пел в церкви хор девочек из церковно-приходской школы под руководством моей мамы. Я и две мои сестры помогали петь. … После обедни мы с сестрами и братьями славили Христа папе и маме. Остальное время дня все копошились у ёлки: каждый по-своему украшал её. Вечером мы, кружась, пели рождественские песни, а папа аккомпанировал на фисгармонии.

31 декабря. Этот последний день 1903 года мы проводили у земского начальника и так встречали Новый год…

Пробило 12 часов и радостный крик: «С Новым годом, с новым счастьем!» слился с громовым «Ура!».

Частыми гостями в доме священника становились священники из других церквей. Ездить в гости было одним из самых приятных времяпрепровождений. Ездили в гости к родственникам и гостям на праздники, крестины, венчания и, увы, похороны. Средства позволяли и совершать далёкие путешествия по стране. Например, дочь батюшки из с. Красноярского Зинаида Григорьевна в молодости была и в Крыму, и в Финляндии, т.е. соответственно была проездом в столичных городах. Все свои впечатления она записывала в особый дневник; проезжая по Волге, виделась в Казани с сестрами, которые там учились. Да и самих детей Ушаковых жизнь разбросала по стране  впоследствии в разные стороны: в Чебоксары, на Алтай, в Москву, в Париж… В досоветское время в семьях некоторых Лебяжских священников были даже … домашние театры. Кроме них этим делом увлекались также представители торгового и ремесленного сословий, жившие в Лебяжье. Деятельность домашних театров особенно оживлялась летом, когда в село приезжал с семейством из Уржума отдохнуть становой пристав Рязанов. Молодые купцы и дочери священников ставили пьесы Островского, Сологуба, Грибоедова и др. Всё то были веянья губернской Вятки, в которой эта молодёжь училась.

Одним из любимых занятий в семьях сельских священников (как и в любой другой сельской семье) было хождение в лес по грибы, по ягоды. Упоминавшаяся не раз А.В. Якимова вспоминала в своих мемуарах: «Набирали её столько, что мать насушивала малины до пуда». Очень любил это дело предпоследний Красноярский священник о. Иоанн. Летом прихожане частенько видели его с матушкой, идущими в лес с корзинами в руках по грибы, по ягоды. Словом, в жизни сельского духовенства было много схожего с жизнью народной, причём, и то, и другое идеально дополняли друг друга.

Возникает вопрос, а что вообще любили кушать в духовных семьях того времени? Благодаря собственному хозяйству и подношениям прихожан, на обеденном столе в причтовом доме водилось и не переводилось мясо (свинина, говядина, птица), овощи, молоко и молочные продукты, яички, все виды стряпни. Последнее стряпали в доме каждое воскресенье. Благодаря близости реки не переводились блюда из рыбы. Перечисление кое-каких блюд того времени я встретил в дневнике не раз упоминавшейся Зинаиды Ушаковой: «26 ноября. Сегодня я с Вершининой и Розановой начала дежурить по кухне. В этот день стряпали лапшу, рыбные котлеты, вареники, а в остальные 2 дня, т.е. 27 и 28, научились стряпать ушки, зразы, котлеты с подливом, уху из карасей, рулет и пудинг…» Кое-какие упоминания на этот счёт я нашёл в письме матери этой девушки за 1937 год: «… Ем картофель с солёными огурцами или капустным рассолом и другие овощи; щи и кашу из твоей овсяной крупы; если бы половину стоимости посылки ты, 50 рублей, послала деньгами, то я на имя купила бы два фунта коровяго масла за 14 рублей, литр льняного – 10 рублей, два кило сахара – 9 рублей, кило рыбы за 5 рублей и ещё муки – 10, 15 рублей». Из напитков, пожалуй, самым любимым (да и единственным) был чай-чаище, который благодатно воздействовал к тому же и на голосовые связки. Об этом упоминает даже М.Горький в своём романе «Мать». «Мой папаша, - говорит один из героев романа, - выпивал в день не менее 20 стаканов чаю, почему и прожил на сей земле безболезненно и мирно 73 года, имел он 8 пудов весу и был дьячком в с. Воскресенском…» Ну и благодаря дарам  лесам на обеденном столе было изобилие всех ягодных и грибных блюд, а по осени собственный сад щедро одаривал обитателей причтового дома фруктами. Разумеется, строго соблюдались постные дни. Каждая трапеза начиналась и заканчивалась с молитвы, как и во всех без исключения крестьянских семьях того времени.

Благодаря не раз упоминавшейся «описи имущества» семьи Ушаковых, становится известно, из какой посуды собственно трапезничали священник и члены его семьи. В «описи» упоминаются большие и маленькие тарелки, миски, фаянсовые блюдца, эмалированные блюда, вазы, салатник, соусник, сухарница (возможно, правильнее – сахарница), чайник металлический, чайные блюдца. Питьевая посуда: стаканы, чайные чашки и рюмки (обратите внимание, кружек нет). Из другой посуды упоминаются вилки, ножи, горшки, кастрюля, корчага для воды, 2 сливочника, самовар, поднос. В описи не упоминаются ложки, значит, скорее всего, в доме были лишь серебряные ложки, изъятые вместе с другими драгоценными вещами и остальным столовым серебром в Слободском.

Частыми посетителями священнических домов были прихожане – крестьяне, приходившие на дом к священнику за советом, по каким-нибудь просьбам или для исполнения треб. Добросовестный священник ни в чём не отказывал и в ночь-полночь мог и седлать лошадь и отправиться в любую дальнюю ли близкую ли деревню своего прихода соборовать болящего, причастить умирающего или по другому неотложному делу. Это было его прямой обязанностью. Нерадивого священника наказывали, как это случилось с Ветошкинским иереем Алексием Беляевым. В 1913 году Епархиальное начальство признало его виновным в смерти крестьянина С. Ходелева, который умер без напутствия Святых Тайн , и также «в нерадении по исправлении духовных нужд» для крестьянина М. Борисова, который умер тоже без напутствия. Вот что вспоминала А.В. Якимова: «Ежедневными нашими посетителями были крестьяне, прихожане отца, приходившие за советом к нему, по случаю какого-либо несчастья, болезни, горя или радости, или с какими-нибудь требами. Отец был очень общительный, добродушный человек и любил подолгу обстоятельно побеседовать со своими посетителями. Мне кажется, что он знал семейное и материальное положение каждого из тысячи своих прихожан и был любим ими».

Многие священники, сделавшие много добрых дел для прихожан, были любимы ими. Многие духовные пастыри главное внимание уделяли народному образованию, пусть даже негде было учить детей, они учили их грамоте в своих квартирах. Так, в с. Окунево некая Анна Петровна часто приглашала к себе ребятишек бедняков и учила их читать, а в соседней деревне Костюшонки брат и сестра Комаровы из духовного сословия взялись обучать детей в простой крестьянской избе. Прихожане из дальних деревень, приезжавшие на службу или исповедь, могли даже ночевать при доме священника. Для этого им отводилась кухня с печью.

Однако, чаще всего отношение священнослужителей и членов их семейств к простым людям было почти отрицательным (особенно это стало заметно после революции), они считали, что у них с простонародьем, полутёмным, полуграмотным, нет и не может быть ничего общего. Образованные дети духовенства вообще не любили знаться и даже общаться с простыми людьми. Так считала, например, Вера Николаевна Люминарская, дочь Атарского батюшки, и пускала к себе на квартиру лишь интеллигентных людей – врачей и учителей. Так же не любили общаться с простонародьем и дети последнего Кичминского священника Н. Селивановского, приезжавшие в гости к родителям из города, т.к. они были с образованием. Так же не любила общаться с «людишками» и семья последнего священника с. Вотского Димитрия Попова. А старейший житель с. Красного А.А. Ватлецев вспоминал такой эпизод из жизни о. Григория Ушакова: «Вздумали как-то два соседа-мужика попугать его. У Бельняка встретили, лошадь остановили, подходят. Он остановился. Так поймал одного за руку, что тот заорал. А другой и не подошёл».

В советскую годину, когда народное и церковное ещё теснее стали смешиваться друг с другом, всё чаще стали встречаться исключения из правил: отпрыски духовенства даже сочетались браком с выходцами из простонародья. Так, Лажский священник Николай Овчинников после смерти матушки сошёлся со своей прислугой, и у них родилось двое детей. Наконец, предпоследний лебяжский священник Пётр Марамзин сам происходил из крестьян, но обручился с дочерью священника Ушакова. Его другая дочь Ольга помогала всем страждущим землякам, высылая им посылки с лекарствами и продуктами. Многие последние служители, как вспоминают очевидцы, «были приветливы с народом».

А, возможно, те служители, что с презрением  относились к простонародью, в чём-то были и правы: люди щедро отплатили злом им за всё то добро, сделанное прежде церковью и её пастырями для них же. И, как мы знаем, цена этого оказалась слишком высока: вместо уничтоженной ещё в 1930-е годы духовности мы до сих пор пожинаем повальное пьянство, наркоманию, разгул насилия и разврата.

 

 

 

                                       

Назад к списку