Иконописных дел мастера

Прадед мой – он был богомазом

И стоит еще до сих пор

Им расписанный по заказу

В городке Уржуме собор

 

М.Чебышева поэма. Память.

 

 

1. Самородки из Вятской глубинки

 

   В конце ХIХ - начале ХХ столетия на территории Уржумского уезда жило немало иконописцев, чьи бессмертные творения до сих пор взирают на нас, многогрешных потомков, со стен поруганных храмов. Память же о людях, создававших когда-то эту рукотворную красоту, к сожалению, совсем забылась в людских душах, и скупые документальные факты могут нам немного поведать о жизни тех талантливых людей.

История иконописи на Уржумской земле ведет начинается чуть ли не с основания Уржума. Уже в документах XVII столетия среди жителей города упоминаются иконописец и продавец икон. В 1871 году на территории уезда жило 3 мастера-иконописца, занимавшихся, видимо, писанием икон. Возможно, одним из них был сам Виктор Михайлович Васнецов, побывавший в том 1871 году в с. Пустополье. В церкви долгое время хранились 2 иконы его руки – «Христос в терновом венце» и «Богоматерь с младенцем». А в церкви с. Буйского и по сей день сохранилась великолепная настенная репродукция его картины «Явление Христа народу». Правда неизвестно, творение ли это самого Васнецова или талантливая копия другого иконописца.

   В 1900 году появилась иконописная мастерская Георгия Платунова в селе Русский Турек, в которой работало 40 человек (столяры, резчики, маляры, художники). Можно сказать, это было первое объединение иконописцев на уржумской земле. Иконописцы работали не только в мастерской, но и за ее пределами, расписывали церкви иконостасы. Сам Егор Платунов слыл одаренным человеком, но художественного образования не имел, был талантливым самоучкой. Это не мешало ему иногда получать серьезнейшие заказы. В 1884 году он расписывал средний придел Уржумской Воскресенской церкви.

 Мастерская Платунова работала до 1916 года. Впоследствии сын владельца мастерской стал профессиональным живописцем, заслуженным деятелем искусств РСФСР. Иначе и быть не могло, ведь, когда он появился на свет, отец твердо решил – быть ему художником. Так и вышло. Во время выполнения заказов, отец почти всегда брал с собой сына и тот, помогая отцу (например, чистил стены под роспись), постигал трудное ремесло иконописца.

Не известно, занимались ли первые иконописцы росписью храмов, но масштабные расписные работы были зафиксированы только в последней четверти ХIХ века. Свято-Троицкий собор г. Уржума расписывал прадед известной поэтессы Маргариты Чебышевой Михаил Криницын. В селе Байса долгое время ходила такая легенда. Богатейший купец Петр Окунев до смерти забил свою жену. Приехавший врач, видимо соблазненный большими деньгами, смерть признал естественной. Когда покойная лежала в гробу в церкви, купец заказал художнику написать ее портрет на притворе церкви под видом Параскевы Пятницы, а себя велел намалевать на правом притворе алтаря под видом святого Петра. После этого в приходе появились слухи, что прихожане молятся Петру Окуневу с женой, и многие русские перестали ходить в церковь. 

 Некоторые иконописцы были и вовсе безбожниками. Свидетельством этому служила надпись печатными буквами на оборотной стене цветка, прибитого к иконостасу Христо-Рождественской церкви с. Шурмы «Долой самодержавие!» Находка была сделана при разборе имущества закрытой церкви в 1936 году. Местный старожил Мальвин объяснял это так: «Резчики иконостаса работали в нижнем этаже доходного дома Слесаревых, семья которого не отличалась набожностью. Они по вечерам рассказывали анекдоты про попов и помещиков, читали запрещенную литературу.  Кому-то из них принадлежит эта надпись». Резчики, кстати, были не местными, а приглашенными из Казани. Стены и колонны церкви расписывали почему-то тоже не местные богомазы, а камские.

  На заре ХХ столетия в деревушке Лупанерь Кузнецовского прихода жил талантливый иконописец Матвей Иванович Москвин, который писал иконы для построенной в селе Кузнецово каменой церкви. Деревня Лупанерь была большая. Так, по переписи 1926 г. в ней находилось 56 хозяйств, и проживал 291 житель. Это было больше чем в селе Кузнецово, в котором в 42 хозяйствах жило 210 человек. Большинство жителей деревни, располагавшейся в очень живописном месте (рядом находилось 5 прудов и речка) носило фамилию Москвины, так что Матвей Иванович был коренным жителем, и где он смог научиться иконописному мастерству, можно только догадываться. Да и сама красота местной природы располагала к таланту живописи. Иконопись на всю жизнь стала его «хлебом» - нетрудно догадаться, что деревенский художник писал иконы и на заказ, и на продажу, а возможно мог расписывать и стены Кузнецовской церкви – как знать…

 После революции для иконописцев наступили тяжелые времена – писание икон стало неблагодарным делом, и многие из них были вынуждены «переквалифицироваться» в маляров. Стал маляром и Матвей Иванович Москвин, лишенный в 1930 г избирательного права, как «подрядчик по малярному делу и эксплуататор чужого труда в сельском хозяйстве», правда, в том же году он был исключен из списков лишенцев, в которые был внесен якобы «неправильно». На самом деле мотивом для восстановления стало средняцкое хозяйство Москвиных и то, что сын их служил в красной армии в должности дивизионного врача. Произошло это событие в весенний день 10 апреля 1930 г. Дальнейшая судьба лупанерского иконописца неизвестна. Можно предположить, что в числе многих других жителей деревни Лупанерь в 1948 г. семья Матвея Ивановича покинула ее после опустошительного пожара, уничтожившего 33 дома в деревне.

 В одно время с М.И.Москвиным на другом конце Лебяжского района, в д. Приверх прихода церкви с. Красноярского жил не менее талантливый иконописец Николай Осипович Локосов. Жительница п. Лебяжье учительница М.А.Третьякова писала об этом человеке на страницах районной газеты: «Жил в Приверхе талантливый художник Н.О.Локосов. Он принимал участие в оформлении церквей в Вятке и в других городах. Его картины по ценности равнялись васнецовским. Но как это часто случается, художник ушел из жизни непризнанным, неоцененным…»

   Непосредственно мне жители д. Приверх рассказывали, что Н.О.Локосов был самоучкой, рисовал вывески, картины и портреты на заказ; например, у одного из местных жителей в избе висел портрет Буденного, написанный Локосовым. Был он коренной житель, который прожил всю свою жизнь в родной деревне, работая в колхозе, и где он научился мастерству художника – загадка. Сам он М.А.Третьяковой рассказывал, что во время Русско-Японской войны расписывал армейскую церковь в Харбине. С того времени он и стал совершенствоваться как художник, но в суровые богоборческие времена не распространялся насчет того, что когда-то расписывал церкви, и жители Приверха, ничего не знавшие об этой стороне жизни своего непризнанного однодеревенца, в ответ на мои вопросы лишь пожимали плечами, говоря: «Враки это. Не расписывал он нигде церкви. Он и в Кирове-то наверно не был». И тут же замечали: «Но талант художника у него был».

 Рассказывали, был Н.О.Локосов обычный деревенский мужик. Среднего роста, любил выпить по праздникам. И жена его Агафья и дочь Мария Николаевна проработали всю свою жизнь в колхозе. Скончался деревенский художник в 1980-х годах, унеся с собой тайну своей жизни и своего мастерства.

 

2. Богомаз из Лебяжья

 

…Мимо окон хоромин пышных

Дети нищие – босиком…

А с иконы глядел Всевышний,

Нарисованный мужиком.

 

М.Чебышева. Память.

 

   Самым известным лебяжским иконописцем был, безусловно, Федор Васильевич Шаромов, не забытый и после смерти, благодаря публикациям своей внучки, лебяжской писательницы Л.Ф. Якимовой. Потому и известно об этом человеке гораздо больше, чем о других лебяжских и уржумских иконописцах, хотя и многое из молодости Федора Васильевича, к сожалению, скрыто мраком неизвестности, по той причине, выражаясь словами Л.Ф.Якимовой, что родители не рассказывали, а дети не спрашивали. И все же благодаря множеству фактов мне удалось воссоздать историю жизни Л.Ф.Шаромова, которая была очень и очень интересной.

 Федор Васильевич родился в 1877 г. в Орловском уезде  в мещанской семье. Родители его занимались, видимо, иконописью, живописью и вообще интересовались искусством, любовь к которому перешла и к их сыну, впоследствии намного превзошедшему родителей на этом поприще. Кроме Федора, в семье было еще пятеро детей, 4 сестры и брат. Федор был самым старшим из них, и потому ему было суждено продолжать дело родителей. Искусство иконописи он постигал у нолинских мастеров, в том числе у такого известного иконописца, как Сергея Яковлевича Спиридонова.

  Выучившись этому искусству, молодой художник мог самостоятельно реставрировать иконопись и писать лики святых, преимущественно на досках. Иконы пользовались большим спросом у населения, что давало иконописцам пусть и небольшой, но стабильный доход. Интересно, что в молодости Шаромов служил в царской армии. Об этом мог свидетельствовать его снимок, хранящийся когда-то в доме Шаромовых, на котором он запечатлелся молоденьким новобранцем в форме юнкера. В какие годы и где он проходил военную «государеву службу», Федор Васильевич, к сожалению, никогда не рассказывал, даже своим домочадцам.

 По всей видимости, уже после возвращения Федора из армии домой, в семье Шаромовых произошло большое несчастье – не стало обоих родителей. Такое нередко случалось в то время, когда медицина, особенно земская, находилась еще на довольно примитивном уровне. Умерли ли они от старости или от какой-нибудь болезни, неизвестно, как неизвестно многое из жизни Ф.В.Шаромова. На руках у молодого иконописца осталось пятеро младших детей. Как старшему, ему надо было устраивать свою личную жизнь, а затем и жизнь сестер, а для этого за ними надо было иметь хорошее приданое.

 Выбор его сердца пал на скромную девушку Лиду, дочь старшего объездчика Нолинского соснового заповедника Романа Пономарева. Лидия Романовна, выросшая в тени лесных чащоб, в избушке объездчика, тем не менее, была очень грамотной и набожной девушкой, что было немаловажным для жены иконописца. Местом жительства Федор Васильевич избрал село Лебяжье, которое украшала двухэтажная красавица-церковь.  Это было тоже немаловажно для иконописца. Была и еще одна возможная причина этого выбора. В селе как раз в эти годы служил священник Иоанн Загарский, проходивший в конце 1870-х годов должность учителя в Лудяне Экономической, в которой какое-то время жил Федор Васильевич (даже Лидия Федоровна до конца жизни считала, что он родился в этом селе). Очень возможно, он был знаком с Федором Шаромовым уже в то время и мог пригласить его на жительство в Лебяжье. Батюшка  служил в Лебяжье с 1885 по 1895 гг.; в этот период сюда и переехал на жительство Ф.В. Шаромов, хотя родственники называют датой переезда и 1897 год, когда о.Иоанна уже не было в живых.

 В качестве приданого за своей женой Шаромов получил от тестя строительный лес, который пошел на постройку пятистенного полутороэтажного дома и хозяйственных построек, в числе которых была даже конюшня на пару лошадей. Лошади также были подарены молодоженам отцом Лидии Романовны вместе с каретником. Лес этот он получил в качестве премии за хорошую работу. Дом, который, как говорят, напоминает немного старообрядческий, был выстроен Романом Пономаревым в укромном уголке Лебяжья, на улочке за церковью. В те годы здесь стояло совсем немного жилых домов, и было очень уединенно, что было немаловажно для человека такой профессии, как иконописец. Дом этот, к сожалению уже без первого этажа, сохранился до наших дней.

С собой в Лебяжье Федор Васильевич перевез осиротевших сестер и брата. Вскоре у него и своих детей народилось шестеро. В Лебяжье семейство Шаромовых жило безбедно. Благодаря ремеслу Федора Васильевича в доме всегда был достаток,  т.к. предметы его работы во все времена, даже в советские, пользовались большим спросом; а уж если ты живешь в центре самого большого прихода в благочинии, то тем паче. Он мог заниматься как письмом икон, так и росписью храмов. К сожалению, из деятельности Ф.В.Шаромова до нас дошел один-единственный факт. Известно, что в июне-июле 1913 г он промывал и, возможно, подновлял, потемневшую роспись на стенах и сводах теплого храма Николаевского собора г. Нолинска. В те годы за расписывание стен иконописец мог получить от 300-600 до 5 тысяч рублей. Так что семья Шаромовых действительно не бедствовала. В метрических книгах он упоминается, как «мещанин», а не крестьянин.

По воспоминаниям внучки Л.Ф.Якимовой, это был очень грамотный и добродушный человек, среднего роста, русоволосый, носил усы и маленькую клинышком бородку (по крайней мере, в старости). Бритвой он пользоваться не любил. Не увлекался он ни вином, ни курением, а любил только нюхать табачок. Сохранилась редкая дореволюционная фотография семьи Шаромовых: на ней еще молодой Федор Васильевич запечатлен сидящим в кругу семьи, в аккуратном пиджачке, с бабочкой на рубашке и с цепочкой, которая выглядывает из-под пиджака  - костюм типичного выходца из состоятельных слоев тогдашнего общества. Неслучайно после 1917 г этот снимок был спрятан на многие десятилетия подальше от дневного света, поскольку мог принести изображенным на нем много неприятностей.

 Безусловно, Федор Васильевич был глубоко верующим человеком, также как и его жена, дети. Каждое воскресенье семейство Шаромовых ходило в церковь и даже пело в хоре. Сам глава семьи обладал прекрасным певческим голосом. Наверное, каждый раз входя в храм, профессиональным глазом он мог созерцать росписи и иконы прекрасной работы, написанные еще до его приезда (к примеру, в холодном храме «живописи окончены» были в 1860 г, а «позолотные работы» завершены еще позже), и даже знать кем. Ведь все местные иконописцы прекрасно знали друг друга, состояли в большой дружбе, обмениваясь опытом и секретами мастерства.

 

3. Жизнь иконописца в годы безбожия

 

  Установление советской власти в Лебяжье для семьи Шаромовых  было более благополучно, чем для других духовных лиц села, ведь Федор Васильевич не был членом причта. Поэтому его семья не подвергалась никогда ни гонениям, ни конфискации имущества и даже избирательных прав никогда не лишалась. В первые советские годы не было запрещено даже писать иконы, а пока стояли действующие храмы, была и потребность подновлять их росписи, а в количестве икон они даже испытывали переизбыток – в храмы сельской глубинки регулярно с 1925 г поступали образа из закрываемых церквей г. Вятки, пересылаемые общинами верующих.

 

 

 

На месте взорванной церкви в селе Лебяжье. Позади лежат груды кирпича от взорванной церкви.

 

 И все же в 1918 г Федор Васильевич едва ли не поплатился жизнью. Как это было, рассказывалось в главе о жизни батюшки Василия Несмелова. Другим потрясением для Федора Васильевича стало сначала закрытие, а затем уничтожение церкви в Лебяжье. Л.Ф.Якимова вспоминает об этом так: «Мне было тогда мало лет, но я хорошо помню тот день. Населению было дано предупреждение: из домов на улицу не выходить во избежание ранения кирпичами, которые и впрямь летели почти до Городища… Бабушка моя, Лидия Романовна, глубоко верующая, стояла на коленях перед иконами, читая молитву и плача навзрыд. А дед тоже со слезами на глазах осенял себя крестным знамением и все твердил: «Прости их, Господи, не ведают что творят».

 В тридцатые годы, когда началось усиленное закрытие храмов, Федору Васильевичу пришлось надолго расстаться с любимым ремеслом. Надолго, но не навсегда – ведь после мракобесных тридцатых был кратковременный духовный ренессанс сороковых. В тридцатые годы иконы не только было запрещено строжайше писать, но и просто держать в доме. Да и о каких иконах тогда могла идти речь, если в школе с детей срывали крестики! Однако, по какой-то причине власти щадили в этом отношении дом Шаромовых, и иконы в богатых укладах висели по-прежнему на своих местах: венчальные в спальне, киот, покрытый сусальным золотом, с иконой Николая Чудотворца над обеденным столом на кухне; за стеклом иконы всегда лежало красное пасхальное яичко и веточка вербы.

 В один из дней 1937 г. местные коммунисты устроили для лебяжан зрелище, которое заставило содрогнуться не одно сердце: развели на площади перед закрытым храмом костер и заставили рабочих «Заготзерно» кидать в него иконы, бесценные произведения искусства, многие из которых, наверное, насчитывали не одно столетие истории. Как это происходило, мне рассказала лебяжанка О.П.Хохлова: «У меня дядя, тетки муж, в «Заготзерно» работал, и им приказали  идти прибирать все божественное. Развели огонь, и жгли иконы, кололи их, топили. А ему одной иконы жалко показалось, и он ее кинул в кусты: хорошая икона была. И ему за это посулили – чуть с работы не сняли».

И все же был такой период в жизни Ф.В.Шаромова, когда испугался и он, не за себя конечно, а за свою семью, и решил все же спрятать висевшие в доме иконы от греха подальше. Вот как об этом пишет Л.Ф.Якимова: «Где-то перед самой войной был период, когда особенно усилились гонения на церковь, прошел слух, что пойдут по домам и будут забирать все иконы. Дед испугался. Немало икон в доме было написано его рукой. Он оставил только венчальные иконы, остальные все сложил в большой сундук и поставил в нижнем, уже нежилом этаже дома. На месте икон в большой комнате, которую по старинке именовали залой, были повешены репродукции с картин: «Утро в сосновом лесу» Шишкина, «Богатыри» Васнецова и сосны на фоне заката – плод фантазии самого деда. Все картины были написаны дедом на простой фанере и в пожар сгорели, за исключением шишкинского «Утра…»

 Будучи с детства очень любопытной, я все же добралась до спрятанных дедом икон. Тогда еще были целы окна в нижнем этаже нашего дома, хотя затянутые паутиной и пылью они мало давали света. И все же, преодолев страх перед полумраком, я пробралась к заветному сундуку. Открыв крышку, перебрала иконы. Все они мне были знакомы, в предпраздничную перед Пасхой уборку мне доверяли самое почетное дело – мыть иконы. Причем воду после их мытья бабушка наказывала выливать только на чистый снежок под куст сирени. Но в сундуке среди знакомых икон была одна, которую я видела впервые. Она была формата примерно 60 на 60 см. на голубом фоне возносилась к небесам фигура Иисуса Христа. Конечно, икона была вся в пыли и я, чтобы лучше разглядеть, вылизала ее всю языком и в довершении, довольнехонькая своей работой, вытерла насухо подолом своего белого платья. Бережно уложив икону на место, я не заходя в дом отправилась к маме на работу в нарсуд.

 Надо полагать, как я выглядела в перепачканном платье с неумытой рожицей. Увидев меня в таком виде, мама пришла в ужас. «Где ты была?» - ахнула она. Я на полном серьезе сообщила ей: «Боженьку умывала. Он меня потом спасет».

Сколько раз потом попадала я в ситуации, когда смерть казалась неминуемой, была хранима какой-то неведомой силой».

После трагических событий, произошедших в жизни Русской Церкви в 1930-х годах, и особенно после закрытия церкви в Лебяжье, Федор Васильевич Шаромов был вынужден переквалифицироваться из иконописца в маляра, и занимался этим ремеслом до своей кончины в 1953 г.  В сферу его работы входила покраска полов, побелка потолков, оклейка стен, покраска домов и пр. Самые первые номера на домах тогда еще только двух сельских улиц писал именно Ф.В.Шаромов. Он же писал вывески для учреждений на огромных железных листах, белил потолок простой волосяной кистью в зрительном зале построенного Дома культуры, причем и здесь он со своим мастерством не ударил в грязь лицом – побелка осталась настолько хорошей, что ее не подновляли многие годы.

 Федор Васильевич красил крыши на немногочисленных тогда двухэтажных домах Лебяжья, что являлось небезопасным делом, хотя он красил крыши в валенках-чесонках, чтобы не скатиться и не обжечь ноги в жаркую погоду. О том, что дело это было небезопасным, уже незадолго до смерти иконописца напомнил следующий случай. Однажды, когда он красил окна в здании райисполкома (позднее там много лет был военкомат), неожиданно нагрянула гроза, и в окно влетела шаровая молния, разорвавшаяся с оглушительным грохотом. Федор Васильевич при этом не пострадал, только на несколько минут потерял сознание. Домой его привели под руки к ужасу супруги, которая сказала, перекрестившись: «Бог спас».

 Очень интересно вспоминает о малярной профессии своего деда Лидия Федоровна Якимова, в детстве помогавшая ему в этой работе:

 «Предложили однажды моему деду отремонтировать квартиру для приезжающего предрика. Квартира находилась в доме бывшего дьякона Лебяжской церкви на улице Советской.

 Деду сказали: заново оклеишь, а потом побелишь и покрасишь полы и окна. Я думаю, не надо подчеркивать значение такого крупного заказа в голодные военные годы. Мы взяли с дедом – он мешок, я корзину – и пошли за макулатурой для оклейки стен. Нас сопровождал представитель из НКВД. Сторож открыл двери склада, наш сопровождающий скомандовал: «Выбирайте!»

 Приглядевшись в полутемном помещении, я увидела в одном углу груду толстых в кожаных переплетах с медными застежками книг. Я к тому времени уже могла довольно сносно, благодаря бабушке, учившей меня, читать по-старославянски. Потянув одну из книг, я прочла название – «Псалтырь». Я попыталась ее достать из общей кучи, и к ногам моим скатилось маленькое в сафьяновом красном переплете с позолоченным распятием «Евангелие». Я невольно схватила его и прижала к груди, испуганно оглянувшись на деда. Его вид поразил меня. Он стоял сам не свой. Повернувшись к представителю власти, он гневно сказал: - Вы думаете, я буду этими священными книгами клеить стены? Да ни за какие деньги!

 Бедный мой дед! Он и сам испугался своей дерзости, прекрасно зная, что может быть за нее. Лицо его сделалось белым, как полотно, губы дрожали.

- Почему? – сдвинув брови, спросил наш сопроводитель. Я застыла в ужасе – что ему ответит дед. Но он уже опомнился. Бумага, говорит, не подходит. Слишком толста. Не пристанет к стенам, пузыриться будет.

- А эти сгодятся? – энкеведешник указал на противоположный угол. Там такой же грудой были свалены школьные учебники почему-то на марийском языке. На этом и порешили. Уходя из склада, дед робко попросил несколько церковных книг для себя.

- Да хоть все забирай, - рассмеялся наш спутник, - все равно все сожгут.

 Таким образом, мы с дедом спасли целый десяток церковных книг, но им, видимо, суждено было погибнуть в огне: в пожар в нашем доме все они сгорели».

После долгого перерыва, в середине сороковых годов, Федор Васильевич смог вернуться к своей любимой иконописной работе, когда снова открылась церковь в с. Байса, закрытая в 1940 г. Незадолго до этого он пережил большое горе, когда во время пожара дома погибла его жена Лидия Романовна. Глубоковерующая женщина, она и смерть приняла почти что мученическую. Пожар возник ночью, и все в ужасе покинули огромный горящий дом, и только Лидия Романовна не растерялась и ценой собственной жизни спасла самую дорогую вещь, находившуюся в доме – венчальную икону Пресвятой Богородицы. Пройдя с иконой в руках через все комнаты пылающего дома, только в сенях она рухнула на пол, потеряв сознание, и не приходя в него, отошла ко Господу на третий день. Дом же остался цел, лишь уменьшившись на 1 этаж.

   В церкви с. Байсы Федор Васильевич реставрировал и промывал лики святых на стенах и куполе этого великолепного храма. Ему помогал в этой работе молодой лебяжанин Николай Семенович Прилуков, незадолго до этого вернувшийся из госпиталя. Также им очень хотелось поправить крест на куполе церкви, в ненастные дни ее закрытия так и не поддавшийся рьяным закрывателям храма. Это им, к сожалению, сделать не удалось, а если бы и удалось, то все равно был бы напрасный труд – в 1964 г. уже другим закрывателям церкви удалось таки его сбросить наземь…

 11 февраля 1953 г в возрасте 76 лет Федора Васильевича не стало. В «свидетельстве о смерти» он упомянут как «колхозник». Может быть, гениальный мастер уходил из этого мира с надеждой, что дело его будет жить, не будет забыто, и будут вновь оживать закрытые храмы, как вновь воскрес к новой жизни храм в Байсе. И, действительно, церковь в с. Байса будет работать еще десяток лет и будут радовать прихожан обновленные лики святых, как радуют они глаз и в наши дни, до сих пор напоминая о талантливой руке мастера. И, веруем, будут напоминать во славу Божию еще долгие годы.

Назад к списку