1915 г., 9 мая. 

Здравствуйте, дорогие мои родители. Тятенька и маменька и милый братчик Коля. Во первых строках моего письма кланяюсь Вам от чистого сердца и от белой груди до сырой земли, еще кланяюсь родным и знакомым. 
Посылку я получил 8 мая, но посылка неблагополучно оказалась раскубрена. Получили 80 посылок на роту, но только моя посылка раскубрена, не знаю почему. В посылке только пара белья и носовой платок. Немного пирожков, 4 куска сахара. Надо бы послать – так застрахованную, тогда я бы получил посылку и расписался, вы бы деньги получили обратно. Застраховывать хоть недорого, и она будет цела. А деньги еще не получил, будут выдавать 1 июня… 

Письмо сарапульца Федора Макарова, рядового лейб-гвардии гренадерского полка. 

Первая мировая в забытых текстах – Сарапул 2015 г.

В своем письме генералу Н.Н.Брусилову в 1971 году Антонина Пальшина, служившая в Первую Мировую на фронте, вспоминала свою фронтовую жизнь: 
«Разведка. Коснусь ее. Сказать должна, она заманчива всегда и требует к себе особого внимания. Но там зевать нельзя. Смотри во все глаза. А слух вот это да, что б слух у тебя был отменный. Не только слушать шум врага, а даже слышать шорох самой маленькой былинки, с которой частенько по ночам играет тихий ветерок в полях. И также всплеск воды невдалеке укрытого в лощинке ручейка. И понимать: вот здесь должны мы начинать свой боевой приказ начальника и командира роты. 
Пошли, как говорили нам тогда: «Ну с Богом». Да Бог-то Бог. Вот только сам не будь, разведчик, плох. Ночь темная тебя укрыла, на небе кой-где звезды дальние горят. Луна вся облаком укутана, дорогу нам не освещает. Лишь ночь загадочна одна и требует от нас, разведчиков, задания боевого. А задано нам много. Пробраться в стан врага, узнать, как много у противника солдат. И артиллерию прощупать, в каких местах поставлена она, и мощь ее, какой калибр снарядов, а также к первой линии вернуться, запомнить вражеские пулеметы, как много. Засечь их гнезда, где поставлены и с какого фланга больше. А возвращаясь в обратный путь в свои окопы, неплохо было б захватить с собою языка. А ночь, ох, как для нас ты коротка. Вот-вот гляди рассвет забрезжит, тогда беда, ни схорониться, ни укрыться. К тому же мы точь-в-точь должны с задания вернуться и командиру доложить. Разведчики все налицо и даже с прибылью вернулись, нет происшествий никаких, а языка с собою прихватили. 
… Но помню очень хорошо: один раз получилось такое, как возвращались в свой окоп. Тогда была пурга. Стояли мы в дозоре: Иван Светлов и я. С дороги сбились, заплутали, в чужой окоп чуть не заскочили, я уж ногу с бруствера спустила, чтоб в тот окоп соскочить. На счастье слышу голос (он не наш) и разговор чужой. И вдруг увидела колючий взгляд врага. Он крикнул «русс!» и за ногу хотел схватить меня, но просчитался, не оплошала я. С размаху его же шапкой в момент ему глаза закрыла. Сама скорее ла-та-та, и был таков. А сколько было шуму у врага. Мы быстро удирали, по нам винтовки били, взрывались ракеты. Фугасы тоже не дремали, рвались у нас под самым носом, и даже пулеметы рокотали. А ночь была по нам, мела пурга, ни зги не видно. И ночь укрыла нас. Она нам пригрозила: смотрите, смельчаки. В другой раз рот не разевайте. А то нечаянно опять вторично вновь не оплошайте, чтоб в зубы вражеские не попасть. 
И долго мы потом смеялись сами над собой с дружком Иваном. И говорили: смотри, какая чепуха, чуть-чуть в котел не угодили, за ротозейство за свое имели наказанье: не в очередь два дня подряд стояли лишних два часа в дозоре. Да ладно, что еще удрали, то было б грустно и смешно. Ведь сами мы набились в проклятый вражеский окоп. Иванко ничего, он боец солдат, а вот как вспомню про себя, то кожу подирает. Антон, ну как сказать, одет по форме, как и положено ему, подтянут, строен и красотою не обижен. Беда лишь в том, узнали б: у врага девчонка – руссона».