Пострадавшие от «красного террора» ….

  Антисоветские мятежи конца лета 1918 года, прокатившиеся по югу Вятской губернии, затронули в той или иной мере все слои населения, в том числе и духовенство. В ходе подавления большевиками восстаний и впоследствии развязанного ими «красного террора» пострадало примерно 12 человек, как из духовенства, так и членов их семейств. У всех этих людей были разные судьбы, все они душой болели за свое многострадальное отечество и погибли в жестоких жерновах Гражданской войны.

   В августе 1918 года в Уржумском уезде вспыхнул знаменитый Степановский мятеж. Как известно мятеж поднял в августе 1918 года Московский продовольственный полк, присланный два месяца назад на Вятку для изъятия хлеба у зажиточных крестьян. Судя по документам того времени, работа полка оказалась неэффективной. К августу он погряз в грабежах, пьянстве и стычках с местным населением. Полк заменялся в основном составе, но это не помогло, а командование полка не принимало для этого никаких мер. В конце июля вятские большевики принимают решение полк полностью распустить, отдать под суд и возможно отправить на фронт. Этого не произошло, т.к. еще до этого военный руководитель полка Степанов увел его в Малмыж¹.

  Мятеж начался 8 августа в Малмыже, где Степанов со своими бойцами зашел в местное казначейство и, грозно бряцая оружием, вынес отсюда 500 тысяч рублей, которые ему задолжались. После этого степановцы  прибыли  в Уржум и легко заняли его при поддержке местных эсеров и бывших офицеров. Местная Красная армия и крестьянская дружина  разбежались; руководитель Красной армии перешел к мятежникам.

   Степанов объявил свой полк передовым отрядом народной армии и создал в уездном Уржуме т.н. правительство Южного округа. Было  написано воззвание к интеллигенции и остальному бывшему офицерству, проживающему на территории Уржумского уезда, которые тут же начали стекаться в полк под знамена вновь провозглашенного правительства. Правда, большая часть населения уезда Степанова не поддержала и отнеслась к мятежу пассивно. Даже большая часть продполка (а она составляла 500 человек) покинула своего командира, в чем он им не препятствовал.

   11 августа небольшой отряд степановцев прибыл в село Лебяжье с его пароходной пристанью.  Отряд был вооружен, что говорится до зубов – четыре пулемета, 150 винтовок, два ящика гранат.  В Лебяжье в то время служили священники Василий Несмелов и Михаил Зирин, которым предстояло стать первыми мучениками за веру на этой земле. Оба были хорошие  семьянины, имевшие множество детей и служили в Лебяжье очень недавно. В 1915 г. в семье о. Василия было шестеро детей. Свою последнюю дочь, Валентину, о. Василию не суждено будет увидеть и подержать на руках. Она появится на свет через 4 месяца после его гибели.

   Вот что вспоминала о том периоде жизни семьи Несмеловых дочь о. Василия Нина в письме своей младшей сестре Валентине спустя многие годы: «…Теперь о папе – чего знаю. Я помню его с 4-х лет (родилась в 10-м). Помню – жили мы тогда в селе Шешурга Яранского уезда Нижегородской губернии.  Папа служил в церкви с. Шушерги, потом немного он служил в с. Кодочиги, а потом снова в Шушерге, а потом переехали в Лебяжье. Там служил в церкви друг папы (но я забыла его фамилию), он и позвал папу туда. Устроились там очень хорошо. Дом большой с двумя террасами  и чердаком, кругом в саду против церкви (я тогда училась во 2 классе начальной школы) по реке Вятке. Школа рядом. Вот там нас и застала революция²…»

  В еще одном письме Нины Васильевны, к сожалению утерянном, упоминалось, что о. Василий, высокий и худощавый батюшка, отличался  спокойным характером, любовью к детям и безупречно сшитой одеждой.

   Второй священник Михаил Зирин  тоже был назначен сюда в 1918 году, тоже имел большую семью. По воспоминания вдовы священника, был он очень образованным, высокоморальным человеком и очень добрым.

                Батюшка Василий в протоколе своего допроса в ЧК рассказывал, что о приходе степановцев узнал вечером в воскресение от о.Михаила Зирина, к которому пришел по церковным вопросам, но сам с ними не сталкивался, т.к. по его словам не ходил никуда в селе, кроме церкви, а спустя четыре  дня по совету диакона уехал из Лебяжья с семьей, после того как дети его услышали пулеметную стрельбу и испугались. Обратно он вернулся уже после разгрома степановцев³.

   Вот что рассказывал о пребывании Степановского отряда и о себе священник Михаил Зырин в протоколе своего допроса после ареста :

 «В селе  Лебяжье я служу недавно. Во время служения в означенном селе насколько успел прислушивался к местному населению, заметил, что оно относительно благожелательно теперешней советской власти т.к. оно для их приемлимо по той причине, как будучи малоземельными и у их не хватает своего хлеба, то правительство оказывает в этом отношении им помощь. Что касается далее лежащей местности, где крестьяне зажиточны, то там картина меняется, и хотя они подчиняются власти, по всему видно, что чувствуется недовольство. Я лично симпатизирую власти коммунизма. Когда прибыли белогвардейцы в наше село, мне уяснилось, что это движение носит характер налета, и большинство местного населения настроены против их. Лишь самая незначительная часть, т.е. зажиточная, относилась или безразлично или сочувственно. По фамилии знаю мало, кто примыкал к ним, то главным образом из бывшего офицерства и торговцев. Из них могу упомянуть Шишкина, Сазанова, но в большинстве фамилий их не знаю.                                           

   Прибыли к нам белогвардейцы в воскресение (29 июля) 11 августа, как слыхал после, 3-4 человека. Воскресение я никого не встретил из белогвардейцев, но понедельник утром, когда ходил в церковь отпевать покойника, я встретил офицера Шерстенникова, который меня остановил и предложил сделать в будущий праздник в среду 1 августа ст.ст. богослужение с крестным ходом на воду, причем пригласить народ к восстанию против советской власти, вывесить сейчас же воззвание патриарха Тихона в публичных местах. Я это сделать отказался, что мое дело только проповедь Христа и храм и вывесить воззвание отказался, на что он ответил : сам не исполню, все равно прикажут. Тем и расстались с вышеозначенным офицером. Приказание офицера вывесить воззвание патриарха Тихона не исполнил, и воззвание не вывесил, хотя у меня и были эти воззвания, полученные под расписку благочинного священника Красного села Уржумского уезда о.Владимира Швецова.                   

   На вопрос, кого отпевал в церкви, ответил: я этого не припомню т.к. многие помирали от эпидемии, итальянской инфлуенцы. На вопрос – откуда знаю фамилию офицера, с которым говорил, ответил, я фамилию его узнал только после, по изгнании белогвардейцев от сельских.                      

По отслужении панихиды в церкви, я сейчас же отправился в деревню Меркуши с детьми, чтобы избежать давления со стороны белогвардейской банды. Вернулся обратно в село в среду утром, отслужил литургию причем торжество и крестного хода не совершал. Во время литургии и до этого со стороны белогвардейцев, на порядок слышно не было, и отслужили как обыкновенно.               

  На вопрос – не упоминал ли во время службы о.Михаил Романова, ответил: нет. После служения опять уехал в с.Окунево вместе с женой, потому что после обедни явился ко мне 1 белогвардеец и говорил, что моя лошадь нужна им. Но я не послушал их и посоветовавшись с женой уехал. Оттуда я вернулся в четверг 16 (2) августа, приехал со всей семьей в 6 часов вечера т.к. я получил от благочинного отпуск в Кугушень. Но только что я приехал, как уже получил известие от местного учителя, что кр армия наступает, что будет бой. Дети заплакали, и я конечно спасая детей, со семьей уехал в д Большие Шоры, где остановились. Вернулся обратно в Лебяжье через 2 недели по истечении отпуска, а все это время находился у брата в Кугушени и в больнице т.к. заболел нервным расстройством.                                                                          

   На вопрос, был ли пулемет на колокольне церкви белогвардейцами поставленный, ответил, что не знаю, а после когда вернулся, слыхал по слухам, что будто был, но этого отрицали сторож колокольни, староста. Лично на колокольне я не был. Службу вели 2 священника, каждый по отдельности. Эту неделю была моя очередь.                                           

   Вообще  никаких отношений мне с белогвардейцами не было, кроме мною показанного. На вопрос, что известно, что он являлся в волостной дом ответил: я был в среду утром около 9 к председателю исполнительного комитета советской власти, по личному делу из-за семьи. Но с белогвардейцами даже не встречался. Больше ничего добавить не могу».

  Спустя два  дня после выхода постановления «О красном терроре», 6 октября лебяжские священники были арестованы. Поводом для ареста стали показания лебяжского военного коменданта А.М. Монахова-Мануилова, оставленного здесь после подавления мятежа для охраны занятого района,  что на колокольне церкви находился во время мятежа пулемет, а сами священники ушли из села вместе с «белыми». Согласно материалам «дела», чекисты на дом к обоим священникам нагрянули с ордером на производство обыска и ареста. В доме о. Василия орудовал некто Павлов. В ордере, который он предъявил семье священника, значилось: «Ордер поручается Павлову  произвести обыск, ревизию, выемку документации и книг, наложение, запрещение и арест о.Василия, проживающего в селе и волости Лебяжье. В зависимости от результатов обыска задержание, арест и обыск  1918 год октября 6 дня». 

   В доме священника были изъяты: переписка, серебряный крест, карты, подзорная труба и два ящика разных галантерейных товаров неизвестного хозяина. На все это был составлен протокол с подписью хозяина дома. Вещи были отправлены в местную комендатуру, где комендант Монахов также дал расписку, что им были получены «приняты от фронтовой ЧК разные галантерейные и мануфактурные вещи». Интересно, что в другой расписке уже значилось: «Приняты от Павлова по ордеру от 6 октября за № 327 отобранные вещи 1 подзорная труба, 1 серебряный крест»; видимо вещи на месте прошли определенный «отсев», а остальное было направлено вместе с арестованными в уездное ЧК в качестве «вещдоков».

   Арестованных отправили  на пароходе в Уржумскую тюрьму, куда сплавляли всех арестованных по подозрению в контрреволюции. Вот что вспоминала дочь о. Василия в упоминавшемся ранее письме:  «… Это было в 17-18 годах. Забирали и разоряли все семьи священнослужителей. Эта участь не обошла и нашу семью. У нас отобрали тогда всю мебель, а нас всех оставили в одной комнатке, а потом и совсем выгнали. А папа пришел домой со службы и не дали даже поесть. Его забрали в чем был (подрясник, ряса) и увезли в Уржумскую тюрьму на пароходе. Мама ездила туда из Лебяжья в Уржум, но в живых отца уже не застала. Он был расстрелян. Я помню, как отец всех нас поцеловал, благословили, ушел под конвоем».

     В тот же день 6 октября священники Зирин и Несмелов были допрошены,  а допросы их документально зафиксированы. После рассказа о.Михаила Зирина следователь записал: «Допрашиваемый Зирин все время держался крайне взволнованно, и ни на один вопрос не ответил прямо и после несколько раз повторял сказанное и уяснялся, держал себя все время  непонимающим».

   Как видно из показаний священников, оба они были к этому времени уже морально сломлены, прекрасно осознавая, что их ждет, путались в показаниях и даже противоречили друг другу, что стало для чекистов доказательством их вины. Им было предъявлено одно обвинение – «участие в белогвардейском Степановском мятеже », они де своими действиями благоволили степановцам и разрешили им поставить пулемет на колокольне, хотя прямых доказательств этому не было, а также они обвинялись в том, что  ушли вместе с «белыми». Почему-то тогда считалось, если человек уходил вместе с «белыми» от красных, значит точно он являлся контрреволюционером; за это полагалось только одно наказание – расстрел.

   Само следствие, судя по сохранившемуся «делу», было очень примитивным, как и тысячи ему подобных. Опиралось оно на показания арестованных и Монахова, который на месте провел «собственное расследование», приняв за чистую монету все слухи, бродившие по Лебяжью, например, что на колокольне церкви был не только дозорный пост,  но и пулемет, доставленный туда с разрешения попов.  В своих показаниях он утверждал: « 4 августа вступление было белогвардейцев в Лебяжье, на что священники содействовали, разрешив поставить пулемет на колокольне для дальнего обстрела местности да всеми качествами благоволили белым. При вступлении советских войск (6 августа) священники удрали, а также диакон отстал от них. Числа 25 августа священники вернулись, послали к коменданту Лебяжья сторожа звонаря, можно ли начать службу. Я сказал, пожалуйста, почему вы раньше где были. Они сказали, мы ушли от испуга. Другой говорил, что я ушел ибо не моя неделя службы» .  

   Разумеется, никто из чекистов не удосужился послать в Лебяжье своих агентов проверить показания Монахова, ему поверили на слово. Показания лебяжского звонаря, как видно из них, ничего не дали – был ли пулемет на колокольне, тот не знал. Пункт обвинения о пулемете на колокольне рассыпался, не имея доказательств, но был еще один пункт – уход из села вместе с «белыми», хотя этот уход был еще до разгрома степановцев, а также то, что обвиняемые все врали и путались в показаниях.  Разумеется, можно было найти кучу доказательств, что уход из села был еще ДО разгрома «белых», но в этом случае вся их вина сводилась бы на «нет», но явных «контрреволюционеров» по Лебяжской волости катастрофически не хватало, и дурак-следователь подписывает смертный приговор невиновным людям, не отпускать же их восвояси…

   В постановлении о расстреле лебяжских священников говорилось:  «Чрезвычайная комиссия при Совнаркоме по борьбе с контрреволюцией на Чехословацком фронте, рассмотрев дело священников с. Лебяжье Лебяжской волости Уржумского уезда граждан Зирина Михаила Михайловича и Несмелова Василия Васильевича по обвинению их в соучастии в белогвардейском контрреволюционном движении при занятии с. Лебяжье, принимая во внимание показания коменданта села тов. Монахова, а также то, что показания как гр. Зирина, так и Несмелова являются сплошной ложью, т.к. в своих показаниях они противоречат друг другу, и что при занятии села обратно советскими войсками они очевидно почувствовав свою вину бежали вместе с белыми, признать их вину в соучастии белогвардейских бандах и постановила: граждан Зирина и Несмелова расстрелять». 

   Приговоренные к смерти, батюшки содержались после приговора в Уржумской тюрьме больше недели. Это было следствием того, что у ЧК и без того было много «работы».  18 октября 1918 года они были расстреляны.

 

  Эмиссары степановского  правительства были отправлены с агитацией и на юг Уржумскогоуезда, например в села Марисолу и Хлебниково. Известно, что в Марисоле степановцев поддержало население, в том числе  духовенство. Вот что рассказывал о событиях в селе очевидец Б.И.Шабалин:

     «…Из Уржума поскакали во все волости уезда нарочные, требуя поддержки власти Степанова. Двое нарочных верхом прискакали в Марисолинскую волость. В селе Марисола волость образовалась после Октября 1917 года, примерно в апреле 1918 года. До 1917 года село Марисола и окрестные деревни входили в состав Кузнецовской волости. Нарочные встретились с секретарем волисполкома, членом партии эсеров Шишигиным Николаем Ивановичем, с попом Андреем и они обещались провести собрание мирян прихода в церкви с поддержкой новой власти Степанова. Большинство крестьян были недовольны продразверсткой и как могли прятали хлеб. На следующий день по звону колоколов собрался сход прихожан. Председателем собрания был избран поп Андрей, секретарем Шишигин Н.И., и собрание решило поддержать власть Степанова в Уржуме. Среди выступивших  на сходе были дьяк Шабалин Иван Андреевич, протодьякон Соколов, который выступил с резкой критикой власти большевиков. Его язык был резкий, прямой, он говорил, то, что думал⁴».

  В село Хлебниково председатель Степановского правительства Березинский  прислал мандат диакону церкви Алексею  Решетову и некоторым другим известным в волости личностям принять власть и деньги от Совета в свои руки и возродить Управу. Диакону приказывалось стать начальником волости. Интересно, что приказ ему был передан членами Исполкома, отнесшимися, как видно, к смене власти очень пассивно.  Выбор Березинского пал на него, т.к. тот знал Решетова очень давно, как весьма популярного в своей волости человека. Отец Алексей служил в Хлебниково 16 лет и был известен большой благодетельностью и отзывчивостью, был очень популярен среди крестьян⁵.

  В детстве Алексей Решетов воспитывался в семье протоиерея г.Елабуги, который стал мальчику вместо отца и помог получить ему духовное образование. Поначалу юноша  хотел стать учителем, и работал несколько лет на этой должности, совмещая работу со службой в одном из храмов г.Елабуги. Позднее выбор Алексея  пал окончательно на путь духовного служения, т.к., по его словам, должность псаломщика была более оплачиваемой, чем учителя. Как способный молодой человек, он быстро получил сан диакона и был перемещен на служение в маленькое село Хлебниково Уржумского уезда, где прослужил многие годы, вырастив с женой двух детей. В разные годы он назначался Уржумским земством председателем по выборам в волостное земство и председателем кредитного товарищества, организованным им же, благодаря чему батюшка стал пользоваться большим уважением и в народе, и в Уржумском земстве.

  Отец Алексей  с большим сомнением поглядел на бумагу, присланную Березинским, как он сам признавался, приказ его «огорошил» и власть брать в свои руки ему не хотелось, понимая, что в случае чего беды не миновать. Он предлагает принять на себя новую власть бывшим членам Управы, но те, отказались, понимая, что последствия могут быть нешуточные. Тогда о.Алексей решает  поступить очень демократично - приказ прочитать на народном сходе, а там как народ  решит, так и будет. На сходе мужики решили, что им все равно – Совет или Управа, лишь бы порядок в волости был, и давайте быстрее принимайте дела и кассу в свои руки. Так батюшка-диакон стал главным участником «переворота» в Хлебниковской волости, что чекисты позднее и вменили ему в вину. Сам переворот, судя из последующих слов Решетова, состоялся очень мирно – председатель Совета написал заявление о своем уходе, вверив власть новому правительству, и мирно удалился. Отец Алексей  стал начальником волости и добросовестно старался исполнять все приходящие ему приказы.

   Вот что сам диакон позднее рассказывал об этих событиях на своем допросе в Уржумской ЧК : «… Подозреваю, что меня арестовали за то, что во время белогвардейского восстания мне прислали распоряжение от Березинского о смене Советов, таковые упразднить, а вместо советов назначить, т.е. призвать к работе бывших членов волостной земской управы. Это распоряжение принес мне Опарин. С ним был член Хлебниковского исполкома. Прочитав эту бумагу, я не знал, что делать, заявив, что я руководить волостью не могу, хотя там и было написано о назначении меня начальником волости. В понедельник было собрание, и я выступил на собрании, прочитав приказ, и к тому же председатель волостного совдепа этим воспользовался, чтобы поскорее улизнуть из волости и заявление о своем уходе,  фамилия его Опарин, и дело после заявления решилось сразу. Крестьяне ответили, нам все равно управа или Совет и решили Совет признать распущенным. А на службу вместо председателя был призван бывший председатель Конышев, который и занял место председателя. Я также просил его принять руководство волостью. Я знал, что приказ Березинского контрреволюционного характера. Читал я этот приказ, потому что народ уже знал об этом приказе и об этом назначении начальником волости, а также потому что ко мне обращался Опарин, чтобы я принял дело, но я сам не решился и вынес решение на общее собрание волости. О том что я, читая этот приказ срываю советскую власть и помогаю буржуазии, я не подумал. В настоящее время я сознаю, что в то время я являлся врагом советов, и к тому же в то время я не знал, что творится в Уржуме и в других местностях республики…

 Контрреволюционный приказ все равно прочитал. Мотивирую это тем, что наше положение зависело от крестьян и они заставили бы все равно прочитать, зная, что таковой у меня есть. Популярностью в своем округе я пользуюсь как председатель кредитного товарищества, таковое мною и было основано, желая помочь трудовому народу…»

    Арестован отец диакон был также в сентябре 1918 года.  Батюшку допрашивали дважды, но была то чистая формальность для составления «дела»; судьба его уже была решена. Сам батюшка, понимая это, говорил следующее в свое оправдание: «Думаю, что советская власть и ее декреты служат благу народа. На декрет об отделении Церкви от государства смотрю, что он необходим. Врагов советской власти знаю лица, которые препятствуют советской власти, выступают на собраниях против власти Советов. Потому и меры, принятые против власти Советов, считаю правильными. Красный террор считаю необходимым, большевизм должен прибегнуть к красному террору. На выступление чехословаков и белой гвардии смотрю отрицательно. Они не могут принести пользы народу, а почему же контрреволюционный приказ, да я тогда и не подумал. Желательно, чтобы укреплялась советская власть…»

 Эти слова не помогли ему. В постановлении от 29 октября 1918 г. ему был вынесен смертный приговор: «…Решетов будучи диаконом принимал самое активное участие в политической жизни и действия его были направлены против власти Советов. Будучи назначенным начальником волости контрреволюционером Березинским принял таковое и  не уничтожил его приказ, выступал на собрании и в корне срывал советскую власть в своей волости, а также заявлял, что он всегда прочитал бы на собрании контрреволюционные воззвания и приказы, к тому же пользовался популярностью в своей волости. Усматриваю в лице и действиях Решетова контрреволюционную агитацию.

А поэтому постановляю: расстрелять».

29 октября 1918 года «за антисоветскую агитацию, сочувствие белым» диакон Алексей Решетов был расстрелян.

  А вот священнику Андрею Кощееву из села Марисола удалось спастись. Рассказывают, когда в Марисоле к батюшке пришли чекисты, тот попросил матушку их накормить, а сам ушел переодеваться. Больше его не видели… Пока матушка развлекала чекистов разговорами, батюшка скрылся через подземный ход в церкви. Возможно, именно после этого случая чекисты стали производить аресты духовенства прямо на месте, в чем бы те не были.

  Вот как рассказывал об этом очевидец Б.И.Шабалин: «Утром, против здания волисполкома Иван Лемаков, по народному «комиссар Ванька», родом из деревни Калянурцы и несколько мужиков и о чем – то бурно во весь голос спорили.  Волисполком располагался  в добротно построенном пятисотенном доме с  коридором на каменном фундаменте крытой железом крышей, ранее принадлежащей церковному приходу.

     К ним со стороны улицы приближались пять красноармейцев: четверо с винтовкой и один с наганом на поясе спрашивает:

   «Напротив, - показывая рукой на полукаменное здание,- здание волисполкома? Как мы можем увидеть секретаря волисполкома Шишигина Николая Ивановича?»

  «Да, - отвечает Демаков,- но он пока не успел придти из дома с хутора Шишидино. Хутор находится в 1.5 верстах от села, наверно, скоро прибудет».

    В этот же момент со стороны школьного сада шагал Николай Иванович и услышал, что его спрашивают приезжие с оружием и в военной форме. Сердце  вещун – почуяв недоброе, он быстро скрылся в школьном саду. Подождав четверть часа, немедленно два красноармейца были направлены в Хутор Шиширино за секретарем, но не застав его дома, вернулись.

     Тем временем оставшиеся три красноармейца взяли со службы попа Андрея и арестовали моего отца Шабалина Ивана Андреевича и протодьякона Соколова. Батюшка Андрей взмолился: « как же я в церковной ризе поеду в Уржум, мне нужно переодеться» и упросил их дойти до квартиры. Они согласились, благо квартира недалеко, только улицу перейти. Зашли домой, отец Андрей обращается к матушке:

   «Матушка, угости-ка «гостей» свежими щами из печки. Они давненько не кушали. А я, пока они кушают, переоденусь.

    Матушка встревоженная достает  наваристые щи из печки и тут же на кухне разливает в миску и ставит на стол. «Гостей» рассаживает и они прижав винтовки меж ног, приступают к трапезе.

    «Вы кушайте, соколики, - потчует отец Андрей «гостей», - а я зайду в соседнюю комнату, сброшу ризу, переоденусь и вернусь. «Гости» покушали, ждут, а его все нет. Встревожились, заглянули в соседнюю комнату, а батюшки  и след простыл. В начале тридцатых годов я, во время летних каникул, приехал в Корисолу к деду твоему, Григорию Алексеевичу, между прочем,  он сказал, что недавно инкогнито/тайно/ приходил отец Андрей и переночевал в Корисоле и долго плакал, что люди забыли про Бога, даже и его упрекнул в безбожье, сказав с горечью: «даже ты, Григорий Александрович, не вспоминаешь Бога». Августовское событие 1918 года в селе Марисола окончились тем, что Шабалина И.А., моего отца, продержали в Уржуме  три дня, не найдя состава преступления, отпустили, а протодьякона Соколова расстреляли⁶».

  Судя по материалам судебно-следственного дела А. И. Соколова, он тогда уже не был диаконом, а жил в Уржуме и работал там в товарной конторе. Из постановления о расстреле Соколова от  22 октября 1918 года: «Обвиняется в контрреволюционной пропаганде и агитации, при чем оказалось, что гражданин Соколов действительно занимался означенной пропагандой на съездах 1917 и 1918 гг. и как человек является крайне безнравственным, везде и всюду готовый на все ради извлечения мнимой пользы у всякого положения. А потому постановил: Соколова расстрелять⁷».

 

   В селе Салтакъял Уржумского уезда в сентябре того же 1918 года был арестован по навету крестьян,  зарившихся на церковную землю, священник Анатолий Ивановский. Батюшка служил в селе с 1901 г. и немало в прошлом сделал добра для своих прихожан, был прекрасным отцом для своих семерых дочерей и троих сыновей. Батюшку обвинили в агитации против советской власти, мол, говорил  антисоветские проповеди. В приговоре о.Анатолий был назван «как белогвардеец, который ведет агитацию против Советов даже проповедями⁸».

   В доме священника был произведен обыск. Нашли, например, письмо дочери из Казани, написанное  9 августа 1918 г. во время бело-чешского мятежа, в котором она описывала, с какой радостью встречало чехов население города. Это тоже вменили батюшке в вину.

   Вместе с батюшкой было арестовано еще несколько человек, в т.ч. «опричник его», как написали в документе,  Иван Филимонович Соколов. Всем им предъявили  обвинение в антисоветской агитации и участие в Степановском мятеже, и вообще все они де насквозь пропитаны духом монархического строя.

    На допросе 16 октября 1918 года отец Анатолий своей вины не признал, сказав: «В село Салтакьял  я переехал в 1901 г. из псаломщиков в священники, где и служу по настоящее время. Население до революции и во время первой революции ко мне относилось хорошо и насилия со стороны населения не видел. Вторая революция меня застала в с.Салтакъял и участия в деле революции не принимал. Во вторую революцию население ко мне относилось хорошо. Я населению своего прихода ничего на почве политики не говорил и агитации никакой не вел, а на почве религии я говорил в церкви поучительные статьи о гонении на церковь в Петрограде (месяца и числа не помню)…»

  Священника спросили, как он относится к закону об отделении Церкви от государства. На это последовал ответ: «Это значит лишить государственную власть благословения Божьего». На вопрос, признает ли он  советскую власть, Ивановский  ответил: «В гражданских делах признаю, а в церкви и агитации против советской власти я не вел». «Виновным себя не признаю, в том и подписуюсь» - заканчивается протокол первого допроса.

  18 октября состоялся повторный допрос. На нем о.Анатолий говорил, указав в том числе и причину доноса на него: «После окончания семинарии состоял на должности псаломщика до 1901 г.  В 1901 г. занял должность священника в с.Салтакъял, где находился до сего времени. Сельчане вообще относятся хорошо, но есть и лица недоброжелательные. Инцидент получился при разделе земли, приходским сходом было решено землю мне оставить, т.к. жалования я не получаю, но крестьяне некоторые села Салтакъяла этим не были довольны и засеяли весной свои участки Ельмихеев Александр и Леухин Спиридон с.Салтакъяла,  предполагаю, что они на меня донесли об агитации против советской власти. Против власти я лично не агитировал, а только читал воззвания патриарха Тихона и церковного собора. Я предполагал, что я должен исполнять предписания высшей церковной власти и что советская власть не должна вмешиваться в церковных делах, т.к. согласно декрета об отделении церквей от государства. В воззвании патриарха Тихона говорится против власти, что сейчас идет гонение над церквями, отбирается церковное имущество и здания. этому не верить я не могу. Я исполнял свои обязанности, а если это не исполнять то должно уйти с должности.

   … Советскую власть я признаю как факт и исполняю ея распоряжения. Для меня безразлична, какая власть бы не была, лишь бы была она на христианских основах. Царское правительство для меня лучше в том, что церковь не была отделена от государства. Вообще не задавался целью судить, какая власть лучше, какая хуже, лишь бы были между людьми братские отношения».

   Причт Салтакъяльской церкви попытался вступиться за своего любимого пастыря.  23 сентября 1918 года было направленно следующее прошение, подписанное диаконом Иоанном Ивановым и псаломщиком Федотом Ефремовым: «17 сентября 1918 года священник села Салтакъял Анатолий Ивановский был взят военной силой и увезен в Уржум на заключение в темницу, по какой причине, мы совершенно объяснить не можем, так как в поведении отца Анатолия Ивановского мы не замечали никаких противозаконных действий: проповедей на политические темы не произносил, а произносил лишь на религиозные темы поучения».

   Писала заявление об освобождении мужа и матушка Юлия Михайловна Ивановская:

«Некоторые из прихожан с.Салтакъял сводят просто счета с мужем моим священником  с Анатолием Дмитриевичем Ивановским и добиваясь смещения его с должности из с.Салтакъял донесли на него». Прошения не помогли, отец Анатолий был приговорен к расстрелу

 30 октября 1918 года о.Анатолий принял мученическую смерть близ Уржума по приговору Чрезвычайной Комиссии от 18 октября.  В смертном приговоре в частности указывалось: «…Ивановский действительно распространял и сам лично читал в церкви воззвания патриарха Тихона и другое против власти. Для него лучше царское правительство тем, что церковь не отделена от государства. К советской власти не имеет симпатии. Из того заключается, что Ивановский старается всеми силами воздержаться против существующей власти, а потому постановил: священника Ивановского расстрелять». По словам уржумского краеведа Н.Б.Пентиной, отец Анатолий был расстрелян «Где-то в Гарях…» Гари – это лесок около города Уржума.

   «Где-то в Гарях…» Неимоверно трудно, практически невозможно установить места расстрелов 1918 года. Местные жители, если и знали о них, старались помалкивать, даже не рассказывали своим детям. Поэтому так мало свидетельств дошло до нас. Именно потому уникально и бесценно для нас воспоминание жителя г.Уржума Б.А.Курочкина: «Местом казни были Берсенский лог… Весной 1919 года на Шинерке вдруг появились трупы священников. Наверняка их постигла судьба других  арестованных, расстреливали священников в Берсенском логу, наверное, были это сельские священники. Не успели захоронить их, а поэтому вешние талые воды вынесли тела в реку⁹…» 

   Ныне отец Анатолий прославлен в лике новомучеников Российских…

Интересно, что с отцом Анатолием был знаком еще один священник, пострадавший за веру – протоиерей Уржумского Свято-Троицкого собора Иоанн Короваев. В следственном деле и показаниях отца Иоанна много интересного. Там, правда, не указывается, имел ли он связи с мятежниками, но он подробно рассказывал, как ушел с ними из Уржума в изгнание и два года жил тайно  на своей Родине в селе Салтакьяле, где общался с отцом Анатолием. Осенью 1918 года отец Иоанн хотел вернуться в Уржум, но его во время остановили, рассказав, что он внесен в Уржуме в список заложников, которых надлежит расстрелять.  В 1920 году, в надежде на объявленную амнистию, отец Иоанн возвращается в Уржум. Там он был сразу арестован и содержался больше года в тюрьмах Уржума и Вятки. Матушка Караваева писала слезное прошение о помиловании батюшки, в котором указывала, что его заставляют колоть дрова во дворе тюрьмы. Все же вины за священником найдено не было, и он был освобожден. В 1939 году отец Иоанн был снова арестован, уже в городе Вятке, где служил в одном из храмов, и расстрелян за участие в «церковно-монархической группе¹⁰».

 

    В городе Нолинске, который также застал Степановский мятеж, пострадало от новой власти тоже три духовных лица. Одним из них был священник (в 1918 г. еще псаломщик)  Петр Дрягин, с 1916 году служивший экономом и в Нолинском духовном училище. Здесь же находилась и его квартира. Параллельно он служил псаломщиком в городском Николаевском соборе¹¹. В начале 1918 года, после установления советской власти в городе, духовное училище прекратило свое существование, а в здание въехала новая власть – исполком, военкомат, архив и даже общежитие китайцев. Как ни странно, священник остался при старом месте службы и в своей квартире, получив должность заведующего столовой. Также он продолжал служить в соборе как псаломщик. Возможно, проходили и службы в церкви бывшего училища, которая пока сохранялась неразграбленная.

   До августа месяца 1918 года жизнь при училище была тихая, не считая одного случая, о котором священник рассказал в протоколе своего допроса: «В конце июля был латышский отряд, который стоял, кажется, дня три или четыре, а потом в 12 часов ночи не помню же в какое число все уехали, а также и представители власти. Но часов в 5 утра ворвались два пьяных милиционера, стали спрашивать, куда все девались, и начали все рубить, разбили сундук, один чуть не засек меня шашкой, я спасся только лишь захлопнув дверь квартиры. Часов 6 утра собралось много народу, ходили по училищу. Потом в 8 или 7 часов вечером вернулись из Кырчан представители советской власти, Вихарев и другие».

  В ночь на 16 августа, как известно, Нолинск подвергся нападению степановского отряда, к которому присоединилось много местных офицеров и купцов. Последние горели жаждой мести к большевикам и хотели только их смерти. Повстанческий отряд окружил здание бывшего училища, в котором забаррикадировались местные большевики во главе с военкомом А.Вихаревым, и, после безуспешных попыток взять здание, поджег его. Вот что об этом вспоминал отец Петр в протоколе своего допроса: «3 августа в 3 часа утра меня пробудил крик жившего вверху над моей квартирой командира, я соскочил с кровати и смотрю на двор в окно и вижу на дворе много солдат. Думал, что красноармейцы, но вдруг из черного крыльца сверху бросили бомбы и потом из пулемета сверху от больницы стали стрелять из пулемета, полетели из рам стекла и обломки кирпича, я испугался и встал в угол квартиры сохраняясь, чтобы не быть убитым. Побывав под этим обстрелом часа два, решил уйти из квартиры, запер квартиру на ключ, спустился в кухню вниз и оттуда вылез в окно по направлению к собору и ушел в квартиру священника Б. в первом доме по главной улице, где и пробыл до 9 или 10 часов. В 7 или около 8 училище зажгли, кто и как зажег я этого не видел…»

    К утру  здание бывшего училища полностью выгорело внутри. Потеряв все свое имущество и жилье, отец Петр уехал из Нолинска и впоследствии служил в селах Каринке Вятского уезда и Лудяне-Экономической Нолинского уезда, получил сан диакона и священника. В 1929 году он был снова арестован, как участник антисоветской группы.

    Разбираясь с биографией священника ретивые следователи докопались и до 1918 года. Они нашли трех свидетелей, которые подтвердили, что якобы священник помогал поджигать духовное училище. Например, свидетель К. из Нолинска рассказал следующее: «В 1918 г. августе месяце в том белогвардейском восстании Дрягин П. В. был одним из инициаторов и руководителей на стороне белогвардейцев, а именно Дрягин П. В. состоя тогда экономом духовного училища – вообще заведующим всего хозяйства, знал великолепно все помещения духовного училища и по его указанию обливались места керосином, подвозимого целыми бочками гражданином г. Нолинска Рязановым Дмитрием Михайловым, который живет в г. Нолинске на Бульварной улице последний дом и до сего времени. Затем когда в указанных местах Дрягиным П. В. было залито керосином, дом этот, т. е. духовное училище, было подожжено кем-то мне неизвестно. В этом доме, где помещалось духовное училище, находился тогда военно-революционный комитет, комитет ВКП(б), уездный исполком и уездный военкомат, тут же было общежитие экспедиционного отряда, в числе коего было много австрийцев и китайцев. Когда этот дом подожгли, этот дом был уже оцеплен отрядом белогвардейцами из банды Степанова. Таким образом все находившиеся в этом доме люди и общественные работники… были живьем сожжены или при попытке бегства из дома при выходе расстреляны…»

    Была это правда или тщательно подтасованная ложь, теперь уже сложно сказать, но участие в событиях 1918 года стало одним из пунктов обвинения отца Петра: «В августе месяце 1918 г. часть обвиняемых, во главе с Дрягиным Петром Васильевичем была активными участниками Степановского белогвардейского восстания в г. Нолинске: поджигали здание бывшего духовного училища, где находились и заживо сгорели 13 человек советских защитников и работников, искали, расстреливали и зверски расправлялись с красноармейцами…» Так, по версии следователя, П. В. Дрягин стал «активным участником Степановского белогвардейского восстания». Так и записано в обвинительном заключении, предъявленном П. В. Дрягину 19 марта 1930 года. Кроме этого, его обвинили в разграблении церкви Нолинского духовного училища, антисоветской пропаганде и руководстве контрреволюционной группой из 8 человек в с. Лудяны-Экономическое. 4 мая 1930 года постановлением Особой тройки при ОГПУ Нижегородского края П. В. Дрягин был приговорен к расстрелу и 27 мая 1930 года расстрелян.

 

   В самом Нолинске осенью 1918 года было расстреляно два духовных лица – диакон Николай Степанович Метелев и его сын Александр. Им также вменялось в вину участие в Степановском мятеже.  Из анкеты отца Николая, приложенного к его следственному делу, можно немного узнать о его жизни: «48 лет. Бывший крестьянин, сын крестьянина. Окончил Нолинское духовное училище в 1887 г., поступил в Вятский монастырь послушником-певчим. Был там до 1890 г. Поступил хористом в Вятский епархиальный хор до 1892-го. В 1892 г. – псаломщиком в Вятский собор. Посвящен в диакона 5 января 1917 г. – в Нолинский собор¹²».

  В чем же свелось «участие» отца Николая в Степановском мятеже? Если мы обратимся к показаниям самого диакона, окажется, что … никакого. В них чистосердечно и подробно изложил то, что творилось в городе в те дни (причем, некоторые факты, изложенные из первых уст, уникальны), но никакого упоминания о его причастности к мятежникам там нет. Даже в конце допроса было записано: «Обвиняемый никакого содействия белым не делал».

 Однако в дело было вложено некое свидетельство  учительницы Маракулиной, на основании чего отца Метелева было решено расстрелять. Следователь в приговоре о расстреле кратко указал: «…На основании показания обвиняемого, снизу до верха носящего характер запирательства, лжи, выраженной по всему полю протокола в словах: «Не знаю, не видел, не слыхал, не помню», на основании прилагаемых свидетельских показаний учительницы Маракулиной, постановил: диакона Метелева Николая за содействие белым в г. Нолинске расстрелять».

  Возможной причиной расстрела отца Николая послужило участие его сына Александра в событиях Степановского мятежа. Александр, надо сказать, к этому времени уже имел богатую и бурную биографию – учеба в духовном и реальном училищах, служба псаломщиком и в Архиерейском хоре, участие в войне¹³. В 1914 году в Слободском он был призван на военную службу, был на позициях и в боях. Был легко контужен. За боевые заслуги Александр был награжден Георгиевском крестом 4й степени. 4 января 1918 года Александр был отпущен на поправку на два месяца домой. В это время война для России была закончена, и он устроился  секретарем биржи труда и промышленности в Нолинске. На этой должности его и застали события августа 18-го.

   Вот что вспоминал о нихи своем участии в мятеже сам Александр Метелев в протоколе  своего допроса: «Часов в 11 дня, проезжавший мимо нашей квартиры офицер Чирков увидел меня сидящим на подоконнике внутри дома, крикнул мне: «А ты чего не вооружаешься?» Я спросил, что для чего мне вооружаться? «А не вооружишься, будешь арестован», – ответил он и прошел вдвоем, наверное, с офицером мимо нашего дома. После этого я вышел из дома и направился вдоль улицы с намерением выйти из города… Дойдя до конца улицы, увидел двух белогвардейцев на посту; они остановили меня… Они спросили у меня пропуск, пропуска у меня не было. Тогда они сказали мне, чтоб вернулся и взял из штаба пропуск. Я вернулся и пошел по направлению к казармам…. Увидел здесь реалистов… Из них младшие классы уходили без винтовок, а старшие уходили с винтовками. Приказали и мне вооружиться, указав на приказ. Я взял русскую винтовку. Вновь пришедшей партии из деревни, не солдатам, сдал свою винтовку и вновь возвратился домой, побыв немного дома, опять пошел в казармы. Мне опять дали винтовку. После этого пошел к духовному училищу, ходил по улицам с целью бежать из города, чтобы не принять какого-либо назначения. На другой день опять винтовку сдал вновь пришедшим людям и так до четырех раз. В субботу вечером назначили меня ехать для поимки красноармейских разведчиков. Я отговорился головной болью. В воскресенье утром с рассветом скомандовали вооружаться. Подвели к Собору, откуда одна часть направлена в одну сторону, откуда чрез некоторое время послышались выстрелы, другую часть, в которой был я, направили в другую сторону. Вывели за город по направлению к с. Медведок. По дороге у моста поставили двух наблюдать за движением могущих появиться красноармейцев. Я попросился, чтобы мне позволили остаться с двумя остальными у моста. Мне позволили. Цель моя была убежать от белогвардейцев. Чрез несколько времени я отделился от двух товарищей и пошел по селу (т. к. оно рядом с местом было) Чащино, где и был захвачен красноармейцами. Я признаю себя виновным в белогвардейском движении».

   Из всего этого рассказа для чекистов (плюсом свои показания дала все та же учительница Маракулина) Метелев предстоял матерым врагом советской власти, несмотря на все его попытки избежать участия в мятеже, и участь его была решена:  он был расстрелян.

 

    

Источники

1. Здесь и далее о Степановском мятеже: Степановский мятеж в документах и воспоминаниях. Сборник документов. – Киров 2018 г.
2. Письмо из личного архива автора
3. Здесь и далее: ГАСПИ КО Ф. Р-799. Оп. 9. Д. СУ-1081 (судебно-следственное дело священников В.Несмелова и М.Зырина)
4. Воспоминания из фонда библиотеки с.Марисола Сернурского района республики Марий Эл. Охотников Ф.М. История Марисолинской церкви, исследовательская работа.
5. Здесь и далее: ГАСПИ КО. Ф. Р-6799. Оп. 9. Д. СУ-11632 (судебно-следственное дело диакона А.Решетова).
6. Воспоминания из фонда библиотеки с.Марисола Сернурского района республики Марий Эл. Охотников Ф.М. История Марисолинской церкви, исследовательская работа.
7. ГАСПИ КО. Ф. Р-6799. Оп. 9. Д. СУ-11629 (судебно-следственное дело А.И.Соколова).
8. Здесь и далее: ГАСПИ КО. Ф. Р-6799. Оп. 5. Д. СУ-6538 (судебно-следственное дело священника А.Ивановского)
9. Б.Курочкин. Так было… // Уржумская старина. Уржум. 1991. № 3. С. 42–43.
10. По материалам двух судебно-следственных дел отца Иоанна Короваева (архив ГАСПИ КО)
11. Здесь и далее:  ГАСПИ КО. Ф. Р-6799. Оп. 9. Д. СУ-10124. Т. 1 (судебно-следственное дело священника Петра Дрягина).
12. Здесь и далее: ГАСПИ КО. Ф. Р-6799. Оп. 9. Д. СУ-11648 (судебно-следственное дело священника Николая Метелева)
13. Здесь и далее: ГАСПИ КО. Ф. Р-6799. Оп. 9. Д. СУ-11648 (судебно-следственное дело А.Н. Метелева)

Назад к списку