Свадебные пирушки устраивались так. Сперва было рукобитье, - когда приезжали гости со стороны жениха. Устраивался девичник, на который приглашался жених с кем-нибудь из своей семьи. Собиралась молодежь, пели гулевые песни. Потом приезжала «свальба». Именно так мы произносили. Коренное слово наше. Поезжане, свадебный поезд, отстоловав (откушав), увозили невесту. А на второй день со стороны невесты родители и ближние родственники – гордые – ехали пировать к жениху.
Я любил бывать на этих пирушках. По младости лет меня интересовало не столь, как выглядят или сидят молодые, а тот момент, когда жених с невестой будут обносить закутян (ребятня, посторонние, которые не участвовали в застолье) пряниками и меледой (кедровые орешки). Время от времени молодые шли к толпе, стоявшей у дверей (в кутье) и подносили угощение на тарелке.
 

… В последнюю зиму моего учения в селе Ветошкино женился крестный, старший брат Семен. Невесту он засватал в деревне Комарове у Шамова Осипа Логиновича. Звали девку Федосьей. Она приходилась племянницей нашей тетушке Кате. Была бойка, роста небольшого. Шустрая на язык. За что, бывало, скажут соседки матери: «Варюша, больно, бают, невеста-то у Семена бойка да востра». «Ничего, - спокойно отвечала мать, - вострое-то скорее можно притупить, тупое труднее наточить».
Свадьба была «большим мясоедом» по всем правилам и обычаям того времени. В пирушках участвовала вся родня. Не было только дядюшки Артамона с теткой Марфой – из всех мининских самых бедных. Чтоб выехать, Артамону лошадь не чего приличное было запрячь. Вся сбруя – лыко да мочало. Кроме того, съездив на свадьбу, молодых нужно, по обычаю, к себе на блины приглашать. А тут ржаная краюха не всегда в доме.
В свадебном поезде я ехал с вершинятской теткой Агашей. Ямщик, дядя Потап Тимофеевич, правил парой. Когда миновали речку и покатили по заснеженным лугам, по направлению к Хохлам, возница свалился с козел. И несколько саженей тащился по снегу, не выпуская вожжей из рук. Лошадей остановили. Потап, отряхнувшись и выплюнув изо рта набившийся снег, вновь водрузился на передок возка. Далее ехали без приключений.
Дружкой с нашей стороны был Митрий Кондратьич. Меня удивило: мужик молчаливый, не любивший зря болтать, и вдруг – в дружки. А он, известно, дружка-то, заводила свадьбы, за словом в карман не должен лазить, где нужно ввернуть погудку-прибаутку. А у Митрея-та еще дефект в речи был. В разговоре, при набирании воздуха, он как бы всхлипывал, отчего слова получались не четкими, шепелявыми. Но «миссию» свою наш дружка выполнил справно.
Дружить на свадьбе начали с обязательной молитвы, которую читали три раза: «Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй нас…» Когда поезжане вошли в избу, Митрей, вслед за молитвой, начал: «Сватушка через порог едва ноги переволок…» Говорил он много, складно, по-своему чудно всхлипывая. А потом заглянул на полати: «А вы ребятки, черные пятки, голые пупки, свиные желудки, сопли на пол не роняйте, дружке в лоб не угадайте!».
За невесту брали «калым». Крестный уплатил 40 рублей – деньги тогда немалые. От невесты жениху преподносились подарки: материя, полушалки, полотенца.
Усаживали гостей за столом согласно степени родства. Посадить гостя ниже полагавшегося ему места считалось нанесением ему обиды, оскорбления.
Сперва пили чай. Брат Семен сидел в переднем углу. Было ему 23 года. Темно-русые волоса подстрижены по-модному, под «польку». Глаза карие, глядели робко. Чистое лицо с румянцем окаймляла темная бородка.
Невеста, впротиву, выглядела задорно, весело. Именно так и смотрели ее темно-голубые глаза. Вздернутый нос как бы говорил: мы не из робких.
После обязательного вначале чая подавали обед: холодное (окрошку), лапшу, кашу, рыбу вареную и жареную. Из мяса – гусятину, свинину, студень. Была клюква с медом, сладкий пирог. Во время обеда стали разносить дары. Тут выступать стал невестин дружка: «Где ты есть молодой князь Семен Савич? Встань-ка на ножки, на сафьяновы сапожки…» Заканчивал после многосказанного так: «Перец ты казанский, стручок астраханский, сахарные ваши уста, выкушайте, пожалуй-ста».
Невеста тут, как и требовал ритуал, начала «выть». Но крестный ее остановил. Стали одаривать остальных. Дружка сыпал шутками-прибаутками. От жениха с невестой вручалось поезжанам полотенце. Тонкое и белое. Помню, дядюшка Иван развернул его и бросил гостям. Те подхватили и давай им себе вытирать усы и губы – молодились.
Я тоже ухватил угол полотенца и стал им тереть себе рот. Тетушка Катя наклонилась, строго прошептала: «Мотри, не запатрай!» Не замарай, стало быть. На следующих полотенцах я только делал прилик, изображал вид, что моложусь.
Мы заканчивали пирушку и встречали поезжан в доме дяди Ивана. Наша тесная избенка не могла принять всех гостей, да, кроме того, у печи свод провалился.

Мы, Минины… Очерки из мемуаров Кузьмы Саввовича Минина (1887-1964), написанных в городе Уржуме в середине 50-х годов – г.Тольятти 2007 г.,с.22-24

На фото: Кузьма Саввич Минин с сыном Григорием. Уржум, 1963 год

Старообрядцы жили очень замкнуто, деревенскими общинами, и круг общения у них не простирался дальше единоверцев из соседних деревень. Там же они подбирали своим детям невест и женихов. Грамоте детей обучали только в своих школах, обычно это были домашние школы. В работники староверы шли тоже только к богатым представителям своей веры. 
Вот как описывал в своих мемуарах мирскую и религиозную жизнь старообрядцев д. Паутово и д. Нижняя Байса прихода с. Ветошкино Уржумского уезда К. С. Минин: 
«Здешние мужики держали себя степенно, благообразно. Летом, в большинстве, ходили в кафтанах. Стриглись «под кружало», выстригая на голове макушку. За что мирские, помимо названья кержаки, дали им и другое – суховершенники. Бабы ходили в длинных сарафанах. Приглашая к себе в гости, житель этих мест говорил: «Милости просим к нашему убожеству!» А на вопросы: «Как живете? Как ваше здоровье?» - неизменно отвечали: «Слава Богу, помаленьку. Вашими молитвами, как шестами подпираемся».
….Наша родня часто собиралась в просторной горнице пятистенного дома двоюродного брата отца Митрея Кондратьича. Приходили сюда по воскресеньям да двунадесятым праздникам молиться. Митрей был как бы заместителем духовного отца (настоятеля). Брат его, Гриша-второй. Являлся головщиком (запевалой), выполняя функции дьякона в рамках простолюдина.
В последний день масленицы, после вечерни, все молящиеся клали начал и кланялись друг другу «в землю» с подрушниками в руках. Кланялись Митрею и просили прощения и благословения. А он чинно отвечал: «Бог простит!» Бог благословит на добрые дела, на пост и на молитву! Этим началом мы переключались на семь недель великого поста: с масленых блинов и пряжеников, жареной и вареной рыбы на хлеб и квас с сухарями и хреном, на редьку в терку и квашеную капусту…»
За многие годы истории уржумского старообрядчества, у него появилось много собственных традиций. Например, повсеместно у старообрядцев считалось за грех «обмиршиться» - поесть или попить из мирской посуды, даже у своих единоверцев, не говоря уж о «никоновцах». Вот какой забавный случай из своей школьной жизни вспоминал К. С. Минин:
«Однажды мать испекла мне с собой пирог с горохом. Так как домой ходить было далеко и я, особенно в морозы, часто оставался ночевать в школе. Так вот, поев пирога всухомятку, я захотел пить. И отправился за этим на речку к проруби. Там, размочив пирог, доел его. Напился студеной воды. Узнала про это учительница, увещевала меня: «Зачем ты так поступил? Ведь в избе-то воды сколько угодно!» «Миршится, - говорю, - неохота было, вот и ходил на плолубь».
Считалось за грех старообрядцу и породниться с православным. Однако священники Уржумского уезда XIX века подмечали, что православные и старообрядцы, живущие в городе, не чуждались друг друга. В сельских приходах также отмечалось, что православные, старообрядцы и язычники живут очень дружно; в приходе с. Кичмы, например, старообрядцы и православные даже «трапезничали вместе». Также дружно сосуществовали все три конфессиональные группы в селах Лопьял и Черемисский Турек. 

Д.Козак. "Уржум: два берега жизни"